— Упаси вас бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси вас бог оставить коров недоеными!
Где уж там Маттиасу с Анной к сроку не воротиться! Мчались они лесом, словно две маленькие серые мыши-полевки по дороге в норку; до того хозяина боялись!
Но вот однажды Анна остановилась посреди дороги, схватила за руку брата и говорит:
— Не помогла мне, Маттиас, и школа. Видно, нет мне радости на этом свете и до весны мне не дотянуть!
Только Анна вымолвила эти слова, глядь — птичка алая на дороге сидит! Такая алая на белом снегу, такая яркая-преяркая! И так звонко поет, что снег на ветвях елей тысячами снежных звездочек рассыпается. А звездочки эти тихо и мирно на землю падают...
Протянула Анна руки к птичке, заплакала и сказала:
— Птичка-то алая! Глянь-ка, она алая!
Заплакал тут и Маттиас:
— Она, верно, и не знает, что на свете водятся серые мыши-полевки!
Взмахнула тут птичка алыми крылышками и полетела. Тогда Анна схватила за руку Маттиаса и говорит:
— Если эта птичка улетит, я умру!
Взявшись за руки, побежали тут брат с сестренкой следом за птичкой. Словно язычок яркого пламени трепетали крылышки птички, когда она неслась меж елей. И куда бы она ни летела, от звонкого ее пения на землю тихо падали снежные звездочки... Вдруг птичка понеслась прямо в лесную чащу; снует между деревьями, а дети за ней — и все дальше и дальше от дороги отходят. То в сугробах увязают, то о камни, что под снегом спрятались, спотыкаются, то ветки деревьев их по лицу хлещут! А глаза у Маттиаса и Анны так и горят!
И вдруг птичка исчезла!
— Если птичка не найдется, я умру! — сказала Анна.
Стал Маттиас сестренку утешать, по щеке гладить.
— Слышу я, птичка за горой поет, — говорит он.
— А как попасть за гору? — спросила Анна.
— Через это темное ущелье, — ответил Маттиас.
Повел он Анну через ущелье. И видят вдруг брат с сестрой — лежит на белом снегу в глубине ущелья блестящее алое перышко. Поняли дети, что они — на верном пути. Ущелье становилось все теснее и теснее, а под конец стало таким узким, что только ребенку впору в него протиснуться.
— Ну и щель, — сказал Маттиас, — только нам можно здесь пройти! Вот до чего мы отощали!
— Хозяин Торфяного Болота позаботился, — горько пошутила Анна.
Пройдя в узкую щель, они оказались за горой в зимнем лесу.
— Ну, теперь мы за горой, — сказала Анна. — Но где же моя алая птичка?
Маттиас прислушался.
— Птичка вон здесь, за этой стеной, — ответил он.
Поглядела Анна — перед ними стена, высокая-превысокая, а в стене ворота. Ворота полуоткрыты, словно кто-то недавно тут прошел да и забыл их за собой закрыть. Кругом — снежные сугробы, мороз, стужа, а за стеной вишневое дерево цветущие ветви распростерло.
— Помнишь, Маттиас, — молвила Анна, — и у нас дома на хуторе вишня была, только она и не думала зимой цвести.
Повел Маттиас Анну в ворота.
Видят вдруг брат с сестрой — на березе, покрытой мелкими зелеными кудрявыми листочками, алая птичка сидит. И они мигом поняли — тут весна: тысячи крохотных пташек поют на деревьях, ликуют, ручьи весенние журчат, цветы весенние пестреют, на зеленой поляне дети играют. Да, да, детей вокруг видимо-невидимо: одни — берестяные лодочки вырезают и пускают их плавать в ручьи и канавы, другие — дудочки мастерят и на них играют. Вот и кажется, будто скворцы весной поют. И дети такие красивые в алых, лазоревых да белых одеждах. И кажется, будто это тоже весенние цветы в зеленой траве пестреют.
— Дети эти, верно, и не знают, что на свете водятся серые мыши-полевки, — печально сказала Анна и поглядела на Маттиаса.
А на нем одежда алая, да и на ней самой тоже! Нет, больше они не серые, будто мыши-полевки на скотном дворе!
— Да, таких чудес со мной в жизни не случалось, — сказала Анна. — Куда это мы попали?
— На Солнечную Полянку, — ответили им дети; они играли рядом, на берегу ручья.
— На хуторе Солнечная Полянка мы жили раньше, до того как поселились у хозяина Торфяного Болота, — сказал Маттиас. — Только на нашей Солнечной Полянке все иначе было.
Тут дети засмеялись и говорят:
— Верно, то была другая Солнечная Полянка.
И позвали они Маттиаса и Анну с ними играть. Вырезал тогда Маттиас берестяную лодочку, алое же перышко, что птичка потеряла, Анна вместо паруса поставила. И пустили брат с сестрой лодочку в ручей. Поплыла она вперед — самая веселая среди других лодочек. Алый парус — пламенем горит. Смастерили Маттиас с Анной и водяное колесо: как зажужжит, как закружится оно на солнце! Чего только не делали брат с сестрой: даже босиком по мягкому, песчаному дну ручья бегали.
— По душе мне мягкий песок и шелковистая травка, — сказала Анна.
И слышат они вдруг, как кто-то кричит:
— Сюда, сюда, детки мои!
Маттиас с Анной так и замерли у своего водяного колеса.
— Кто это кричит? — спросила Анна.
— Наша матушка, — ответили дети. — Она зовет нас к себе.
— Но нас с Анной она, верно, не зовет?! — сказал Маттиас.
— И вас тоже зовет, — ответили дети, — она хочет, чтобы все дети к ней пришли.
— Но она-то не наша матушка, — возразила Анна.
— Нет, и ваша тоже, — сказали дети.
Тут Маттиас и Анна пошли с другими детьми по полянке к маленькому домику, где жила матушка. Сразу видно, что это была матушка. Глаза у нее были материнские и руки тоже — материнские. А глаза ее и руки ласкали всех детей — те вокруг нее так и толпились.
Матушка испекла детям пряники и хлеб, сбила масло и сварила сыр. Дети уселись в траву и наелись досыта.
— Лучше этого я ничего в своей жизни не ела, — сказала Анна.