Биэрд предпочитал обходить Центр в одиночку и виновато наблюдал последствия своего непродуманного предложения. К началу лета 2000 года у каждого физика появился свой кабинетик. Разделение на группы, а также таблички на дверях облегчили жизнь, после семи или восьми месяцев каждый из молодых людей стал приобретать индивидуальные очертания, но Биэрд приписал это собственной восприимчивости. В шестой или седьмой поездке с редингской станции в Центр, оторвавшись от текста речи, с которой ему предстояло выступить вечером в Оксфорде, он сообразил, что, конечно, подвозил его каждый раз один и тот же водитель. Один из тех двоих, кто в самом деле ходил с хвостиком, – высокий парень с худым лицом, чрезмерным количеством крупных зубов во рту и дурацкой улыбкой. Как выяснилось в этом первом индивидуализированном разговоре, происходил он из окрестностей Суоффхема в Норфолке, учился в Импириал-колледже, потом в Кембридже, потом два года в Калифорнийском технологическом в Пасадине, и ни одно из этих легендарных мест не изменило мелодики его деревенского выговора, падений, перебивок и настойчивых повышений интонации, которые ассоциировались у Биэрда с живыми изгородями и стогами. Звали его Том Олдос. В этом первом лицеприятном разговоре он сообщил Шефу, что захотел работать в Центре потому, что планета в опасности и его подготовка в области физики частиц может оказаться кстати. А узнав, что возглавлять работы будет сам Биэрд, автор Сопряжения Биэрда – Эйнштейна, он, Том Олдос, обрадовался: можно было надеяться, что Центр в первую очередь займется солнечной энергией и тем, что он назвал наносолярным подходом, в будущее которого он твердо верит…
– Солнечной энергией? – вежливо повторил Биэрд.
Он прекрасно знал, о чем идет речь. Но само словосочетание было окружено сомнительным ореолом, и на ум приходили друиды нового извода, пляшущие в балахонах вокруг Стоунхенджа в сумерках Иванова дня. Кроме того, он не доверял людям, ритуально употреблявшим слово «планета» в доказательство того, что мыслят масштабно.
– Да! – В зеркале заднего вида возникла многозубая улыбка Олдоса. Ему и в голову не пришло бы, что Биэрд может быть неспециалистом в этой области. – Она вот она, ждет, когда мы научимся ее использовать. А когда научимся, сами изумимся тому, что придумали жечь уголь, нефть и усё такое…
Биэрда заинтриговало это «усё». Оно прозвучало насмешкой над тем, что молодой человек хотел выразить. Они ехали по четырехполосной кольцевой дороге с цветущим боярышником на разделительном газоне, напрасно предлагавшим свой аромат торопливому транспорту. Прошлой ночью, не надеясь уснуть, он лежал в халате и читал, а она всю ночь отсутствовала. Читал он неопубликованные письма Поля Дирака разным коллегам – письма человека, полностью захваченного наукой, чуждого болтовни и всяческих мирских условностей. Без четверти семь Биэрд отложил пачку машинописных листов и пошел в ванную бриться. Солнечный свет уже пронизывал крону березы в саду и пятнал мраморный пол у него под ногами. Какое расточительство и бесхозяйственность – так высоко подниматься солнцу в такую рань. Убирая бритвой кустик волосков между бровей, чтобы выглядеть моложе, Биэрд думал: страшно сосчитать, сколько световых часов было упущено каждым летом. Но что он мог сделать, что вообще делать молодому человеку в семь утра в любое время года? Спать или идти на работу. Он недосыпал уже много недель.
– Вы думаете, мы когда-нибудь сможем обойтись без угля, без нефти и газа? – спросил он, подавляя зевок.