— Соберут они его и что? Не на кусту, так в корзинах забродит! — не унималась Лучиана. — Его ведь сразу давить нужно!
— Будем давить, — я тоже уперто сдвинула брови. — Всей семьей.
Во мне взыграл предпринимательский азарт — столько продукта, который можно пустить в дело! Ну, уж нет, сложа руки, я точно сидеть не буду!
Не в силах больше терпеть страдальческие взгляды Лучианы, я отправилась искать место, где можно было оборудовать душ и естественно, мальчишки увязались за мной. В нескольких словах объяснив им, что мне нужно, я отправила их на поиски, а сама принялась изучать постройки на территории дворика виллы.
Курятник, сарай, в котором недовольно хрюкала Фатсо и пустой коровник, по-видимому, коровы были на выпасе. Чуть поодаль, под навесом находился деревянный чан для давки винограда, рядом с ним стоял пресс и большущие бочки.
— Да тут производство шло полным ходом… — прошептала я, заглядывая в чан с потемневшими от виноградных соков, стенками. — Есть где развернуться…
Обнаружив небольшой сарайчик с садово-огородным инвентарем, я тут же решила, что именно здесь и будет располагаться мой душ. Мальчишки нашли старую бочку от вина с деревянным краном, и осталось только поднять ее на крышу.
— Изабель, зачем тебе бочка на крыше? — Матео бегал вокруг меня, с любопытством заглядывая в глаза.
— Узнаешь, любопытный нос, — ответила я и подмигнула ему. — Прогуляемся в оливковую рощу?
— Зачем? — глаза у сорванцов стали круглыми и испуганными. — Там же живет старая Эдмунда! Она засовывает непослушных детей в корзины, а потом кидает их в печь! Вчера она шла по дороге в город, а за ней бежала ее черная собака! Мы с Марко видели ее!
Вот значит как… Еще интереснее… Что ж, я обязательно должна узнать, что это за старая Эдмунда, которой пугают детей.
— Бегите домой и скажите Лучиане, чтобы она испекла что-нибудь вкусненькое, — сказала я мальчишкам, и они радостно помчались к дому, моментально позабыв о старой Эдмунде вместе ее с ее черной собакой.
А я направилась в оливковую рощу, справедливо полагая, что должна знать обо всем, что происходит поблизости. Интересно, кто она? Почему о ней ходит дурная слава? Ведь зачастую дети повторяют все, что слышат от взрослых.
Медленно идя между деревьями, я любовалась удивительной красотой этого места и щурилась от удовольствия, когда мне на лицо падали запутавшиеся в ветвях, лучи полуденного солнца. Легкий ветерок шевелил листья и их вогнутая, серебристая сторона сменялась темно-зеленой, плавной волной пробегая по всей кроне.
Молодые, с пепельно-серой корой деревья, соседствовали с огромными и старыми, у которых ствол был темный и шершавый. Некоторые из них были расщеплены снизу таким образом, что напоминали ноги какого-то сказочного чудища, застывшего в ожидании ночи.
— Добрый день, донна.
Скрипучий, немного каркающий голос, заставил меня остановиться и посмотреть по сторонам.
Старуха сидела на большом камне и, курила трубку, перебирая сухие пучки трав и раскладывая их в аккуратные пучки. Одета она была в длинную красную юбку и широкую блузу с пышными рукавами. Небрежно повязанный платок, приоткрывал седые волосы, в которых еще можно было разглядеть темные пряди. Рядом с ее ногами лежала черная собака и смотрела на меня спокойным, скучающим взглядом.
— Добрый день, — вежливо поздоровалась я, сразу же поняв, что это и есть та самая «страшная» Эдмунда.
Она выпустила изо рта густое кольцо дыма и, отложив в сторону трубку, сказала:
— Иди, присядь рядом.
Меня просто распирало от любопытства и желания познакомиться с такой колоритной личностью, поэтому я воспользовалась ее приглашением и забралась на нагретый солнцем камень.
— Не боишься? — она приподняла седую бровь и взглянула на меня. — Никогда ведь не ходила здесь раньше.
— Не боюсь, — абсолютно честно ответила я. — Ни в корзину, ни в печь я уже не влезу.
Старуха хрипло рассмеялась и зашлась сухим, надрывным кашлем. Постучав себя по тощей груди, она снова засунула трубку в рот и глубоко затянулась.
Прошло несколько минут и она, наконец, сказала:
— Чужая ты будто, по-другому я тебя чувствую…
— Что значит по-другому? — я насторожилась, внимательно глядя на нее.
— Это как музыкальная шкатулка… — медленно произнесла Эдмунда. — Вот уронит ее ребенок, разобьет внутренности, а родители ее мастеру на починку отнесут. Все поправит, починит мастер и снова она, как новая, только музыка уже другая, незнакомая…
У меня даже мурашки по позвонку пробежали от ее слов — неужели действительно почувствовала ведьма?
— Да вроде бы все, как и было, — пожала я плечами, делая вид, что не понимаю, о чем она говорит. — А музыка такое дело — сегодня одна, завтра другая.