— Действительно, за что?.. Ну, будем считать, что за постоянство характера, — и он хлопнул Кадилу по спине.
Это послужило сигналом: домовые, свои и харинские, окружили Лёньку и Кадилу, обнимали их, благодарили, а Панамка тёрся об мальчика, как кошка, разве что не мурлыкал.
— Лёня, а ведь наш обряд не закончен, — сказал Толмач, когда шум немного утих, и подвёл Лёньку к свадебной чаше. В ней ещё оставалось немного волшебной браги. Мальчик неуверенно взглянул на Толмача.
— Ну, смелее, — подбодрил его старый домовой, — ты заслужил это право.
Лёнька уже хотел зачерпнуть из чаши, но вдруг передумал и тихонько вздохнул.
— Кадило, давай лучше ты, — сказал он и отступил от стола.
Кадило с благоговением приблизился к чаше, слегка обмакнул лапу и провел ею по головам Пилы и Соловушки.
— А теперь ты, — сказал он Лёньке, и мальчик завершил единение суженых.
Едва только чаша опустела, как откуда-то сверху, из-под потолка посыпался дождь из тысяч разноцветных цветочных лепестков.
— Вот это да!.. — ахнул Лёнька, он задрал голову и попытался понять, откуда появляются лепестки. Но они как будто рождались в воздухе, а вскоре чудесный дождь кончился.
— Они ниоткуда, — сказал Лёньке Панамка, — это просто волшебство.
— Просто волшебство… — повторил мальчик, разглядывая сердечко вишнёвого лепестка на своей ладони.
— А сейчас будут подарки, — с воодушевлением сообщил Панамка.
— Ой, а мы без подарка пришли, — расстроился Лёнька.
— Да ты не понял. На этой свадьбе подарки получат не жених с невестой, а мы с тобой.
— Мы? Но почему?
— Жениху с невестой и так хорошо, — Панамка кивнул на Пилу и Соловушку, которые сидели обнявшись. — А вот домовят на свадьбе принято одаривать.
Лёнька всё-таки не понимал.
— Да ты же сам спрашивал, почему у нас так мало домовят, — напомнил Панамка. — Взрослые домовые и хотели бы домовёнка завести, да только что его завтра ждёт в пустой деревне? Поэтому хохлик — нынче редкость. Но, с другой стороны, мы — это ведь будущее. Если мы перестанем рождаться — конец нашему роду. Поэтому когда на свадьбах одаривают детей — это значит, надеются на будущее, верят, что тяжёлые времена пройдут…
— Теперь ясно, — сказал Лёнька. — Только при чём здесь я? Я же не домовёнок.
Панамка оглянулся и прошептал Лёньке на ухо:
— Они хотят тебя наградить. Ты же столько всего сделал для нас!.. И потом, ты ведь тоже ребёнок. — Тут он снова воровато оглянулся и зашептал ещё тише: — Ты, главное, на первый подарок не соглашайся. Второй тоже не бери, а вот третий — в самый раз, можно…
— Ну-ка, друзья, идите сюда, — позвал их Пила к коробу, на котором ещё недавно стояла свадебная чаша. — Ну что, Панамка, принимаешь наш подарок?
Соловушка достала из короба новенький самовар и подняла его, чтобы всем было видно.
— Нет, — с важностью ответил Панамка.
Домованя убрала самовар обратно и вместо него вынула куклу с волосами из пакли. Панамка вытянул шею.
— Принимаешь подарок? — опять спросил Пила.
Домовёнок с трудом переборол искушение:
— Нет.
— Ишь ты какой! — и Соловушка вынула из короба огромный домашний пирог — покрытый румяной корочкой и почему-то горячий.
— Принимаю, принимаю!.. — закричал Панамка, даже не дождавшись вопроса. — Ещё как принимаю! У меня такого никогда не было!..
— Ну а теперь ты, Лёнька, — сказал Пила, и в лапах у Соловушки мелькнуло что-то маленькое. Домованя раскрыла ладошку — на ней лежала деревянная свистулька в виде птички.
— Не бери, — прошипел за спиной Панамка, но Лёньке чем-то понравилась немудрёная игрушка.
— Эту свистульку вырезал твой дед, давно, ещё до войны, — проговорил Пила. — Ну так что, принимаешь подарок?
— Принимаю! — радостно воскликнул Лёнька, прижимая птичку к груди. — А как же она у вас оказалась?
Соловушка и Пила переглянулись.
— Про это ты не спрашивай, — посоветовал Панамка. — Я же вот не спрашиваю, почему мой пирог горячий. И вообще короб — это так, для видимости, на самом деле он пустой.
— Пустой? Но как же…
— Сегодня ночь такая, — коротко ответил домовёнок. — А всё равно зря ты меня не послушался. Может, тоже пирог бы получил…
БОЛЬШОЙ ДОЖДЬ
Акимыч в очередной раз вернулся из Раменья с «провизией» и пил чай, приготовленный Антониной Ивановной. Соскучившийся Лёнька примостился рядом.
— Как кум-то твой, Федя? — спросила бабушка Тоня. — Всё на печи прячется?
Акимыч крякнул и вытащил из кармана штанов какую-то газету, сложенную до размеров ладошки.