— Давно простил, хозяюшка.
Пелагея расцвела:
— Так, может, ты имя сменишь? Какой ты теперь Выжитень?
— С радостью сменю, — ответил доможил.
— Я тебя Мохнатиком стану звать, — решила Пелагея. — Или лучше Пушистиком?
— Да что у тебя все имена какие-то кошачьи!.. — одёрнул ее Акимыч.
— Какие же это кошачьи? — защищалась Пелагея. — Кошачьи — это Васька, Мурзик… Да ты сам скажи, касатик, как нам тебя звать?
— Меня до сарая Подкидным звали, — признался домовой. — За то, что в подкидного дурака любил играть. Так если вы не против, я снова это имя себе возьму.
— Мы не против, — великодушно ответил Лёнька, а Пелагея оживилась:
— В подкидного-то и я люблю!.. Вот и будет нам зимой забава.
Все как-то разом замолчали, молчание становилось неловким. Акимыч, Лёнька и его бабушка с ожиданием смотрели на Пелагею.
— Ну, покажитесь уже, что ли, — протянула та, и оба домовых «пролились» в горницу.
— Батюшки!.. — Пелагея схватилась за столешницу.
Антонина Ивановна тоже казалась потрясённой.
Хлопотун и бывший Выжитень сидели не двигаясь, потупив свои кошачьи глаза.
— Ой, я же говорила, чисто мохнатики!.. — воскликнула Пелагея Кузьминична, и Лёнька с дедом рассмеялись, а домовые «оттаяли».
— Что же мы не едим-то? Давайте, угощайтесь, — спохватилась Пелагея и повернулась к Выжитню. — Тебе чего положить, милок?
— Как это получилось, что вы столько добра людям делаете, а они вас боятся? — спрашивала бабушка Тоня у Хлопотуна за чаем.
— В этом есть и ваша, и наша вина, — отвечал тот. — Но не это важно, хозяюшка. Нам бы вместе деревню спасти…
А Пелагея Кузьминична в это время жаловалась своему доможилу:
— Деду моему ты помог, а я-то совсем хворая. Давление у меня так и скачет, и поясница жить не даёт, вражина!.. Может, и мне какую травку приготовишь?
— Я тебе поясницу на ночь поглажу — и всё пройдёт, — успокаивал её Выжитень. — А волосы расчешу — давление успокоится.
До поздней ночи не гасли окна в доме Кормишиных. Тихая-тихая лежала под небом земля — с лесами и туманными полями, со Светлым озером и речкой Голубинкой, с безымянным созвездием из разбросанных по округе деревень… Но вот созвездие стало меркнуть и погасло, и только в заброшенной деревне Пески светился окнами дом с деревянным петушком на крыше. В доме текла долгая, неторопливая беседа.
НОЧЬ НА ИВАНА КУПАЛА
Ленька ждал её уже давно — с того часа, как благодаря старому диафильму он узнал про историю, случившуюся в ночь накануне Ивана Купала. Акимыч объяснил, когда будет эта ночь, и Лёнька зачастил к бабушкиному отрывному календарю, по нескольку раз на дню пересчитывая листочки, оставшиеся до седьмого июля.
Акимыч загодя приготовил всё необходимое для похода в лес, и сейчас они с Лёнькой, переговариваясь, шагали по мягкой тропинке между сосен.
— Мой дед Матвей когда-то тоже клады искал, — говорил Акимыч, — и тоже ночью за цветком папоротника бегал…
— Дед Матвей? Это который к водяному ходил?
— Он самый. Но то в молодости было — к водяному, а клады он позже искал. Бывает, Лёнька, в жизни у мужика такое время, когда он становится сам на себя не похож… Один гулять начинает, как двадцатилетний, другой, чего доброго, пить примется, третий песни вздумает сочинять… А дед мой помешался на кладах.
Попала ему в руки книжка про кладоискателей, и понял из неё Матвей одно: клады есть повсюду, надо только уметь их достать. Стал он приглядываться к старым домам в Песках. Высмотрел один такой дом, купил бутыль водки да к хозяину и подкатил. Вот, говорит, у тебя дом, а у меня ум. Найду здесь клад — деньги пополам. Хозяин Матвея-то вытурил, а сам давай клад искать. Всё перерыл, перекопал — нету клада.
А Матвей в это время уже к какому-то воронинскому мужику пристал, и так и этак его уговаривал, — не уговорил. Зато слава про деда пошла: мол, заделался Матвей Кормишин кладоискателем. Одни смеялись над ним, другие советы давали, а кто-то возьми и расскажи про цветок папоротника: дескать, открывает он человеку глаза, и человек видит под землёй все клады…
Вот только заполучить этот цветок нелегко: всего один раз в год расцветает папоротник, как есть в самую бесовскую ночь — на Ивана Купала. Отыскал мой дед заранее, где папоротник в лесу растёт, заприметил к нему дорогу и даже шагами её отмерил, а ночью не то чтобы цветка — самого папоротника на том месте не нашёл. Зря только ноги изломал.
Стал Матвей поджидать следующее лето, а пока сошёлся с одним колдуном из Глинищ — Емельяном Кривым. Тот Емельян много чего знал, он и подсказал деду, как быть. Ты, говорит, правильно сделал, что ещё днём папоротник отыскал, а вот дальше надо было не дорогу примечать, а сорвать с него веточку и с приговором себе в обувку положить. Веточка-то ночью и приведёт к «родному дому».