Бежит, торопится, вдруг что такое? Куда-то исчезли все подземные сокровища, не видит их больше Матвей!.. Он и так и сяк, во все стороны вертится — нет нигде ни одного клада. Взвыл Матвей от досады: ведь даже лужайку, на которой спал, он не приметил!.. Стал искать, где трава примята. Проискал до обеда, так и не нашёл…
В обед притащился из последних сил к Емельяну. Выложил ему всё начистоту и просит:
— Емельянушка, родимый, подсоби, подскажи, что делать?..
— Помочь я тебе не могу, — отвечает Кривой Емеля, — а объяснить объясню. Папоротник в лапте твоём, хотел ты того или нет, но к цветку тебя привёл. Да пьяный ты уже был, ничего не соображал. Зацепил волшебный цветок лыковой калошей — вот он при тебе и оказался, и увидел ты все клады мира. А потом взял и в сапоги переобулся… Не сделай ты этого — богатым бы сейчас был.
— Ох, дурак я, дурак, упустил своё счастье!.. — заплакал Матвей. — Ведь не смогу я больше пойти за цветком, не вынесу такого страху!.. Что ж делать мне, Емельянушка?
— А ничего не делай, — отвечает тот. — Я же тебе говорил, что коли Бог захочет, он и в окошко подаст. А тебе, видать, не суждено быть богатым. Хватит тебе, Матвей, людей смешить, не мальчик, чай. И книжку про клады выбрось, искушение это твоё…
— Выбросил? — спросил разочарованный Лёнька.
— Не. Эту книжку даже я в детстве видел, а потом она куда-то запропастилась… Но клады мой дед больше не искал, а отец и подавно. Отцу эта книжка вообще нужна была, как корове флейта…
Акимыч внезапно замолчал и схватил Лёньку за руку. Из-за могучей сосны на тропинку выступила женщина и, сделав несколько шагов навстречу путникам, тоже остановилась.
В лунном сиянии Лёнька увидел, что женщина была молода и красива какою-то застенчивой, трогательной красотой. Пышные медного цвета волосы волнами спускались на её плечи и грудь. Незнакомка была одета в простенькое ситцевое платье… и босая. Как видно, она совсем не боялась гулять в одиночестве по ночному лесу. А может быть, женщина тоже искала цветок папоротника?
— Здравствуйте, — сказала она, тепло улыбнувшись.
— Здравствуй, дочка, — ответил Акимыч, пристально вглядываясь в лицо женщины.
— Дочка? — переспросила она и рассмеялась. — Федя, неужели ты меня не узнаёшь?
Акимыч подошёл к женщине и отвёл с её щеки волнистую прядь.
— Не может быть!.. — прошептал он и отдёрнул руку, точно обжёгшись об эту огненную прядь.
— Отчего же? — сказала женщина и взяла руку Акимыча в свои. — Ты посмотри, ведь это я, Таня…
— Ты… с того света, что ли? — боязливо спросил старик.
— Покуда с этого.
— Да как же ты… как же ты не постарела нисколько?! — не мог опомниться Акимыч.
— А я, Федя, в лесу живу, на вольном воздухе… Хозяин здешний меня привечает, заботится, чтоб я не старилась…
— Хозяин? — Акимыч, кажется, начинал верить, что перед ним не призрак. — Да ты, кажись, похорошела… у хозяина своего. Лёнька, ты хоть знаешь, кто это?
— Знаю, только фамилию забыл, — ответил мальчик.
— Да Отрокова Татьяна!.. — Акимыч с восторгом смотрел на лесную красавицу. — Ай да Танюша, ай да удивила!.. Ты чего же столько лет здесь скрываешься? Чего к людям не идёшь?
— Присядем, Федя, — сказала Татьяна, и все трое опустились на землю. — Так уж случилось… Ты ведь помнишь, как Федосья отбивала у меня Николая? С приворотом кормила и поила… Да всё напрасно, пока я была рядом. Сметала моя любовь её чары, как ветер пыль с дороги. Тогда и решила Федосья меня извести. В ту пору ей со мной не справиться было, силёнок не хватало, она и поехала в другой район, к крепкой ведьме. Та и отыскала на меня средство.
Сделалось мне совсем худо, ни о чём думать не могу, кроме как о смерти. Наконец решилась: утоплюсь. Сорвалась — и через лес к реке… Да тут попалась на глаза дедушке лесовому, он меня и остановил. У себя приютил. Принялся выхаживать… Только когда прежний разум ко мне вернулся, Коли уже не было…
Татьяна умолкла, и сейчас, глядя на неё, Лёнька до конца поверил, что перед ним — женщина, прожившая много долгих-долгих лет…
— Чего ж ты не вернулась, Танюша? — повторил Акимыч свой вопрос. — Или леший не пускал?
— Не могла я вернуться, — ответила она. — Не могла тогда Федосью простить.
— А потом простила, что ли? — недоверчиво спросил Акимыч.