Акимыч оглядел напоследок недоброе озеро и махнул рукой:
— Пошли-ка, Лёнька, на озеро Светлое… А по дороге я тебе расскажу, какое мой дед горе принял.
…Приключилось это давно, когда деда ещё Митькой кликали, ему в ту пору десятый год всего пошёл. Пески были тогда большими да богатыми. И жила в них девочка Настя, ровесница деду. Дружили они сызмальства, чуть не с пелёнок, и уж как дружили — водой не разольёшь. Взрослые, глядя на такую недетскую привязанность, толковали, что быть Митьке да Настеньке всю жизнь вместе. Ан вышло по-иному.
Пошла как-то Настенька с матерью в лес, то ли за ягодой, то ли за другой какой надобностью. И как набегались по лесу, приустали, вывела их дорожка на это распроклятое озеро. Его бы обойти стороной, да как нарочно пить схотелось. Настенькина мать и задумала набрать здесь водицы. Дочку на бережку оставила, а сама стала тропинку к воде искать и отошла далече от девочки. Вдруг та как закричит! Обернулась мать, а Настеньку водяной уже в озеро за косу тащит. Баба назад, да куда там! Забурлила вода, и не стало Настеньки.
До самого заката просидела мать у озера, всё вымаливала дочку у водяного. Не вернул тот своей добычи. И когда пришла бедная в деревню, люди не узнали её: волосы седые, а сама почернела вся — ну, старуха старухой. А ведь была до этого молода и черноволоса…
Только не одной ей страданье выпало. Дед мой как узнал про Настеньку, так и бросился к озеру. Мечется на берегу, плачет, всё в воду норовит прыгнуть. Мужики его еле отогнали, боялись, что порешит себя хлопец почём зря. Все дивились: и откуда в таком малом сердечке такое горе великое?
…Оно и впрямь великое было, хотя время и не такие раны залечивает. Настеньку с тех пор никто не видел, и помаленьку стал Митька забывать свою подружку. А как возмужал, вовсе боль в душе улеглась. Да ведь живой — он о живом и думает, а деду в ту пору уже двадцать годков минуло, пришла пора, значит, свою семью заводить. Выбрал он и невесту себе, и уж свадьбу назначили… Как вдруг словно подменили Матвея. Был и здоров, и весел, а тут сник и вроде спит наяву. И работает, и заговорит — а мысли бог знает где. Что за беда?
А случилось вот что. Раз проводил Матвей невесту до дому и к себе возвращается. Ночь тёплая да светлая — далеко видать… И глядит он: у родной калитки стоит кто-то, поджидает его… Подошёл ближе — девица, одета чудно, волосы расплетены, а глаза огромные, как озёра, и такие грустные…
— Здравствуй, Митя, — говорит.
Удивился дед: красавица-то незнакомая, не деревенская, а знает его.
— Да ты не узнаёшь меня? — спрашивает та.
Тут дед и вовсе смутился. А голос девичий такой печальный, словно она несказанную муку терпит. У Матвея от жалости аж сердце зашлось. А странная гостья продолжает:
— Жениться решил… Забыл-таки Настеньку.
Вздрогнул парень, как полотно побелел. Видит — точно Настенька перед ним, она самая. Да где же было узнать её сразу — выросла, расцвела, и ведь сколько лет прошло. Стоит он и глаз оторвать не может, и что сказать — не знает. А Настя руку к нему протянула, и на ней старенькое резное запястье — детский Митькин подарок.
— Ну, узнаёшь? — спрашивает.
— Узнаю…
— Любишь ли ты ещё меня, Митя?
— Люблю, — отвечает дед. — Тебя одну только все эти годы и любил. А что жениться решил — так ведь надобно жизнь по людским законам проживать. И рад бы одну тебя в дом ввести, да ведь утонула ты, Настя!..
— Нет, — молвит та, — не утонула я, а стала русалкой. И покуда ты любишь меня и не изменил своей Настеньке, дорога мне обратно не заказана. Один ты и можешь вернуть меня к людям…
— Да как же это сделать, Настенька?! — воскликнул дед.
— Непросто, Митя, — она отвечает. — Но ведь ты не испугаешься водяного, чтобы вызволить меня?
— Не испугаюсь!
— Тогда в последнюю ночь десятой недели после святой Пасхи приходи на Чёртово озеро и дождись там полуночи. Что тебя ждёт, сказать не могу. Но коли не струсишь — буду твоей, а нет — на веки вечные останусь русалкой.
— Не струшу, милая, — заверил Матвей.
Был он в самом деле не робкого десятка, а за свою Настеньку и жизнь бы положил. И любовь к ней после того свидания вспыхнула с такой силой, что позабыл Матвей про всё на свете, совсем извёлся в ожидании назначенной ночи. И вот подошла к исходу «русалочья неделя».
Поздно вечером Матвей осенил себя крестным знамением и пошёл к роковому озеру. Подкрался к нему — тишина вокруг. Луна в небе прямо горит, всё кругом серебром осыпала. Под луной озеро сверкает, ничего-то в нём не разобрать… И такая нестерпимая тоска сердце щемит, какой Матвей отродясь не знал. Не успел он ещё свыкнуться с этой тоской, как что-то мокрое проползло по щеке. Вскинулся — никого, лишь болотной тиной запахло. А Матвея всего будто дьявольской водой из озера окатило. «Не ты ли это, чудище водяное, меня приласкал?» — мелькнуло в голове, и Матвей крикнул: