— В Москву? Зачем?
— Мама вчера звонила. Не хочет больше в пансионате оставаться, по тебе сильно скучает… Сегодня вечером приезжает в Москву…
— А почему она сюда не может приехать? Она же в отпуске!.. — в голосе у Лёньки зазвенели слезы.
— Так… дела у неё в Москве… Ты что, совсем по матери не скучаешь?
— Скучаю!.. Я в Москву не хочу! Что мне там делать?! — из Лёнькиных глаз брызнули слёзы.
— Ну, сынок, ну ты что? — лицо у отца было такое, словно он сам собирался заплакать. — Мама, ну скажи что-нибудь, чего ты молчишь!..
— Я тебе уже всё сказала!
Бабушка резко развернулась и вышла в сени.
— Дергают ребёнка туда-сюда, как игрушку!.. — раздалось оттуда.
— Сынок… Ну что же мне делать? — на лбу у отца выступили капли пота. — Я ведь сегодня с работы отпросился… Ещё затемно выехал. Вечером мама приезжает, нужно успеть убраться…
Лёнька молча тёр глаза кулаками.
— Сынок, а хочешь, я тебя через пару недель обратно сюда привезу? Мама выйдет на работу…
— Не привезёшь!.. Тебе всегда некогда! Тебе даже в выходные некогда!..
— Ну почему некогда?.. — неуверенно возразил отец. — Выкрою денёк…
В это время Антонина Ивановна вернулась в кухню и поставила у порога пластмассовое ведро, полное куриных яиц.
— Возьмёте в Москву, — сказала она.
Лёнька, до этой минуты ещё надеявшийся на что-то, при виде ведра разревелся во весь голос.
— Ну вот, а говорили, ты уже большой, — забормотал отец, не осмеливаясь обнять мальчика.
— Иди сюда, — сказала бабушка и посадила Лёньку к себе на колени.
— Не плачь, Лёнюшка, — она принялась вытирать его мокрые щеки. — Привезёт тебя папка. Пусть попробует не привезти, мы ему!.. Ты только с мамой повидаешься — и назад. И опять мы с тобой заживём по-деревенски, лето-то большое!..
Прижавшись к бабушке, Лёнька вздрагивал всем телом.
— А мы с Хлопотушей тебя ждать будем, — прошептала бабушка Лёньке в ухо, и мальчик замер: он внезапно понял, почему минувшая ночь была полна недомолвок.
Домовые знали, что их ожидает разлука с Лёнькой. Знали Пила и Соловушка, пришедшие из Харина попрощаться с мальчиком. Знал Толмач, сделавший Лёньке необычный подарок. Знал Хлопотун, рассказавший сказку о мальчике, спасшем покинутую деревню… От всего этого Лёньке сделалось так горько, что слёзы хлынули пуще прежнего.
В сенях послышалось какое-то шарканье, и на пороге появилась Пелагея Кузьминична. Акимыч, как обычно, держался сзади.
— А мы смотрим, Серёжин «Москвич» стоит!.. Неужто, думаем, за Лёнькой приехали? — Пелагея казалась запыхавшейся. — Испугались, что увезёшь мальчонку, а мы и не попрощаемся…
Дед Фёдор протиснулся в кухню и сразу же оценил обстановку:
— У-у, сырость-то какая!.. Неужто и правда Лёньку увозишь?
Лицо у отца пошло красными пятнами.
— Лена… сегодня с юга возвращается… соскучилась…
— Вот и привёз бы её сюда, — сказал Акимыч, — а то уже не помним, какая она есть. У нас хоть и не юг, а тоже жить можно.
Отец не ответил, он суетился возле Пелагеи Кузьминичны, уступая ей место за столом и пододвигая тарелки.
Акимыч посмотрел на бабушку, но та махнула рукой. Лёнька сидел с опухшим лицом, безучастный ко всему вокруг.
— Пойдём-ка выйдем, — сказал ему дед и вывел мальчика на крыльцо.
— Надолго увозит-то? — спросил он, положив руку Лёньке на плечо.
— Не знаю… Говорит, потом опять привезёт…
— Так чего ж ты слёзы точишь? Привезёт, от вашей Москвы до нас часа три, наверное, не больше!.. А может, мамку уговоришь приехать?
— Не приедет она, — угрюмо ответил Лёнька, не поднимая головы.
Акимыч поскрёб затылок.
— Ты, Лёнька, главное, успокойся. Сердечко у тебя маленькое ещё, незачем его надрывать… Попросишь родителей — и привезёт тебя батя… А не привезёт — следующее лето будет… А знаешь, ты зимой приезжай! О, зимой мы с тобой на лыжах в лес пойдём! Красота!.. Ты на лыжах-то бегать умеешь? Ну вот, придём из лесу, а в доме печка топится, теплынь, бабушка пирогов напекла!.. До зимы времени-то осталось — тьфу, всего ничего!..
— Акимыч, — сказал Лёнька, — мне к Валентине сбегать нужно. Вы меня подождите, а?
Глаза у мальчика были сухие, хотя и грустные, на лбу неизвестно откуда появилась вертикальная складка.
— Иди, иди, внучек, попрощайся, — закивал старик.
— Вот беда-то какая, — проговорил он, глядя вслед Лёньке, и пошёл в дом.
…Поднявшись на крыльцо, Лёнька постучал в дверь долетовского дома. Ему открыла Валентина. На ней были всё те же полосатые шорты, а рубашки не было вовсе — на плече у девочки висело белое вафельное полотенце.