— Он после того конфуза с неделю на глаза не показывался, — с невидимой усмешкой продолжал Хлопотун. — Думали уже, что совсем сбежал из Песков. Я тогда Кадилу чуть самого с деревни не погнал. Ему и всегда-то лишь бы позубоскалить, а малый застыдился… Но ничего, объявился через неделю, а мы сделали вид, что никакой такой торговли в магазине и не видели. А недавно новую штуку выкинул наш пострелёнок. Тут к нам один дачник наезжает — расфуфыренный, прямо весь в картинках. Так наш выдумщик у него фуражку стянул и сам её носит. Фуражка такая забавная, разноцветная, и впрямь малолетке носить… За это домовые его Панамкой прозвали.
— А что за Кадило? — решил заодно узнать Лёнька.
— О, это громкая личность. Для Песков наших даже чересчур громкая, — загадочно ответил Хлопотун. — Постой, да ты хоть знаешь, что такое кадило? Понятно, откуда тебе… Ну, тогда и говорить зря нечего. А лучше возьму я тебя с собой на наши посиделки, раз ты такой любопытный. Завтра, если к полуночи не сморит, пойдёшь со мной, а? — нарочито сурово спросил Хлопотун.
— Пойду, Хлопотуша! — Лёнька аж подпрыгнул от радости. — И Панамка туда придёт?
— Прибежит, без него у нас ничего не обходится, — хмыкнул Хлопотун. — Ладно, давай-ка прощаться, стану дальше работать.
— Хлопотуша, — остановил его Лёнька, — бабушка сегодня очень радовалась крольчатам.
— Как не радоваться, — довольно отозвался домовой. — Я своё дело знаю. А вот кабы и я побежал из избы? То-то и оно. Ты, кстати, бабушке своей скажи между прочим, что на сушиле, мол, яйца куриные видел, в сене, прямо у окошка. Это Рябушка взялась там не у места нестись…
УТРО БЕЗ АКИМЫЧА
С утра в кухне Лёнька нос к носу встретился с бабкой Пелагеей.
— А-а, вот и наше солнышко ясное встало! — сладко проголосила она и потянулась к Лёньке не то обнять, не то погладить.
— А где дед? — вытаращился тот.
Пелагея Кузьминична сокрушённо охнула:
— Слышь, Тоня, уж я и не гостья для него, деда ему подавай!
Она всё-таки ухватила и притиснула Лёньку к себе, а бабушка откликнулась:
— Ты Акимыча скоро не жди, он за провизией в Раменье поехал.
Заметив, как мальчик сник от такой новости, она подмигнула Пелагее:
— Вишь, как внучек мой к твоему деду привязался. И с бабушкой родной побыть не хочет. Видать, правду Фёдор говорит, что скучно с нами…
Пелагея сняла с плеч большой, пёстрый, как цветочная клумба, платок, основательно перепеленалась им и, усевшись на лавку, сообщила бабушке:
— От деда моего во всю жизнь умного слова не дождёшься! Ни умом, ни ростом не вышел…
— Будет тебе плакаться, — перебила её бабушка. — Зачем тогда замуж за него шла?
Пелагея встрепенулась.
— А по молодости да по глупости! — отрезала она. — Интересно было байки его слушать, совсем заморочил мне голову этими байками. Другим женихи подарки дарят, а Федька мне то цветок всучит, то коряжку из лесу притащит — дескать, гляди, как на медведя похожа. Я, дура, и гляжу… Вот так всю жизнь у меня одни коряжки…
Пелагея вовсе затужила, так что Лёньке захотелось утешить её. Он мог бы рассказать, как хорошо знает Акимыч лесные тайны и умеет ладить с любой лесной живностью, но понимал, что Пелагею это не обрадует, и потому спросил у бабушки:
— Он на машине поехал?
Бабушка рассмеялась:
— Какая там машина! На велосипеде потрясся. Я печку ещё растопить не успела, а он уже с улицы в свой звонок звонит: «Какие заказы будут?» Так что, Лёня, может, ещё и поспеет к обеду твой друг.
— Дожидайся, ага, — насмешливо поддакнула Пелагея. — Он сегодня с кумом до вечера язык чесать будет. Да ещё в магазине всё перепутает. Каждый раз хоть что-нибудь да забудет. Или того хуже… Ты помнишь, Тоня, чего он мне в прошлом году привёз? Баромитор какой-то! Давление, говорит, в воздухе будем мерить, как синоптики. Падает давление — значит, к дождю, а поднимается — так к вёдру. Ну и на кой ляд, говорю, мне этот баромитор, если я всё это своей поясницей уже двадцать лет меряю? Да ещё бесплатно, а, синоптик ты дремучий? А твоя хреновина аж три рубля с лишком стоит. И что мне — сеять, убирать? Завтра же, говорю, чтобы свёз её обратно, и пускай деньги вернут да впредь у себя дураков ищут.
Бабка Пелагея сидела на лавке, завернувшись в свой платок, как большая цветочная копна, говорящая недовольным голосом. Попробуй подступиться к такой! Однако Лёнькина бабушка, похоже, не замечала Пелагеиной суровости.