— Пора, скоро пробьёт полночь! Спешим на помощь Матвею и Настеньке.
Вороной ответил преданным ржанием, взвился на дыбы и понёс своего всадника к темнеющему лесу. Лёнька оглянулся на Пески и увидел большую, наполненную жизнью деревню, отдыхавшую в тишине. То была тишина, в которой люди набирались сил на завтрашний день, а не глушь запустения и утраты.
Скоро Пески скрылись из глаз, а конь летел по лесной тропинке, стрелой проносясь мимо вековых стволов. Лёнька прильнул к его горячему, переливающемуся телу и больше не понукал вороного, не направлял его бега, а тот мчался с такой быстротой и уверенностью, словно уже видел беду у Чёртова озера и понимал, как дорога каждая секунда.
Темнота оборвалась, и конь вынес Лёньку к озеру в тот момент, когда оно качнулось, дальний берег его стал расти, и колдовская вода поползла к небу. Тут мальчик увидел Матвея…
Матвей не сделал ещё непоправимого шага, но случившееся уже поразило его, сковало ужасом, и лишь мгновение отделяло юношу от бегства.
— Сто-ой!!! — отчаянно закричал Лёнька. — Не беги! Вспомни, что говорила Настя!
Матвей повернул к Лёньке белое лицо. Быть может, он не расслышал слов, но человеческий голос удержал его на месте и прибавил сил. Вместе с Лёнькой он увидел, как озеро поднялось, заслонив собой землю и небо, как ходили в нём мутные воды, ходили и не выплёскивались, и внезапно сделались чистыми, как стекло, а стекло это озарилось ярким светом…
— Настя! — воскликнул Матвей и бросился к дивному зеркалу, где вдруг появился облик его любимой. Настя протягивала руки и счастливо смеялась… Затем она вспорхнула как пушинка, отделилась от зеркала, и едва ноги её коснулись земли, как что-то ухнуло на весь лес, и Чёртово озеро устремилось обратно…
Ни Матвей, ни Настя не видели этого. Они зачарованно смотрели друг на друга, ещё не в силах вымолвить ни слова.
— Всё, — шепнул Лёнька своему вороному и тронул стремя, — мы здесь больше не нужны…
Но тут Настенька обернулась к нему и махнула рукой.
— Мальчик! — звонко крикнула она. — Спасибо тебе и низкий поклон! — и в самом деле поклонилась Лёньке до земли.
Она хотела сказать что-то ещё, но ни коня, ни всадника уже не было на берегу. Они мчались в обратный путь, и один вольный ветер мог угнаться за ними. Он и принёс прощальный Настенькин крик:
— Лёня! Лёнька-а!
Мальчик очнулся: полумрак чердака, деревянный конь под ним…
— Лёнька! — звал его бабушкин голос. — Да где же ты, внучек?
— Я кричу-кричу тебя, — обеспокоенно говорила она, когда Лёнька спустился вниз. — Ты не ушибся ли?
— Я там деревянного коня нашёл, — ответил Лёнька, опуская глаза.
— Коня? Ах, вон оно что… Понравился он тебе? То-то и отец твой в детстве его любил, так любил — ну, не отнимешь. Его дед Иван смастерил, когда Серёжа ещё карапузом бегал.
— Дед Иван, который с войны не вернулся?
— Да, Лёнюшка, пропал без вести. Мы с твоим папкой его долго после войны ждали… Думали, может, в плен попал, может, живой ещё, глядишь — и объявится. Не объявился, выходит — убили…
Бабушка помолчала и добавила:
— Так ничегошеньки и не знаем: ни как убили, ни где лежит…
Грустные мысли словно враз состарили бабушку Тоню. Что-то такое неуловимое вдруг пропало в её лице — то ли едва различимая улыбка, то ли ласковый согревающий свет, таящийся под густыми ресницами… Это «что-то» обыкновенно не замечалось, но стоило ему исчезнуть — и бабушкино лицо сразу померкло и сделалось печальным и далёким.
Лёньке стало совестно: зачем он спросил про погибшего деда? Как теперь вернуть бабушку из её горького прошлого?
— Ба, а ты домового видела? — выпалил Лёнька и сам удивился, как это у него сорвалось с языка.
— Домового? Ты про что это, внучек?..
— А тебе бабка Пелагея ничего не рассказывала? — Лёнька со значением посмотрел на бабушку.
— Да рассказывала, — усмехнулась та, и у мальчика отлегло от сердца. — У них с дедом вечная война, так ещё и домового приплели. Пелагея о нём ни сном, ни духом не ведала, со слов Акимыча и начала всю канитель. А Акимыч для забавы чего-чего не сочинит. Что же, всему и верить?
— Так ты не веришь в домовых? — озадаченно пробормотал Лёнька.
— Ну, не знаю… Когда я девчушкой была, мне мать рассказывала, что видела домового. Отец как раз на заработках был, она с нами одна. А душа всё о муже болит: как он там? Вот однажды ночью проснулась оттого, что кто-то душит её: навалился тяжёлый да лохматый, дух перевести не даёт. Всё, мамка решила, конец пришёл, отжила своё. Но как подумала про нас, так и взмолилась: пощади ты меня, не сироти детей! И слышит: отпускать её начал лохматый. А потом и вовсе сполз на ноги… Тут она его и сбросила, тут и заметила, как покатился по полу кто-то клубком. А наутро ей соседки растолковали, что то домовой приходил и нужно было спросить — к худу он или к добру? Тот ответил бы да и убрался восвояси. Но видать, к добру был мамкин домовой, потому что отец вскоре вернулся и хорошие деньги привёз. Мать того мохнатого часто потом вспоминала, а придумывать она была не охотница…