– Везучий ты, – сказал Лёнька, удивляясь, какая длинная череда необъяснимых событий привела к тому, что Акимыч остался жив и сейчас беседовал с ним.
– А знаешь, мне один человек уже после войны рассказывал, как они брали немецкий город Кенигсберг, – снова заговорил дед Фёдор. – Нынче он Калининград называется, не бывал? Ну так вот, никак не могли наши взять этот Кенигсберг, большие потери несли. И вдруг приезжают на фронт священники. Среди солдат смешки пошли: сейчас нам попы город от немцев очистят, вот только перекрестятся!..
Но командование построило весь личный состав, приказало: шапки долой! И попросило серьёзно отнестись к происходящему и быть готовыми к атаке. А священники помолились, взяли икону Казанской Божьей Матери и пошли к городу. Они идут, а с немецкой стороны ни единого выстрела! Тут даётся команда к бою, наши начинают наступление – и берут Кенигсберг!..
А потом пленные немцы рассказывали, что увидели в небе огромный огненный образ Божьей Матери, по-ихнему Мадонны. Многие на колени попадали, а у тех, кто хотел стрелять, разом заклинило всё оружие. Этот человек говорил, что Казанскую икону всю войну возили на самые горячие участки, и везде она помогала…
– А, вот вы где! Дождь-то кончился, выходите!.. – на пороге мастерской стояла Пелагея Кузьминична, обутая в заляпанные грязью резиновые боты.
– Ну как, отпустило маленько? – спросил у жены Акимыч.
– Чуток полегчало… Я уж самовар приготовила, пора почайпить.
– Что? – переспросил Лёнька и тут же засмеялся, поняв значение странного слова.
– Каков дождик, а? – говорил Акимыч, закрывая окошко. – Не было, не было, а потом ка-ак!..
– Большой дождь, – согласилась Пелагея. – Несколько грядок аж разворотило.
– Ничего, Пелагеюшка, всё поднимется, всё оживёт.
На улице запахи дождя были так сильны, что у Лёньки защекотало в лёгких. Пруд наполнился водой почти доверху, и, хотя дождь кончился, вода с бережков всё ещё стекала в него. «Вот лягушки-то обрадуются, – подумал Лёнька. – Будет сегодня у Акимыча праздничный концерт». Он постоял немного, вглядываясь в мутную воду, и поспешил в дом деда Фёдора «почайпить».
ВЫЖИТЕНЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
– Федь, – сказала Пелагея Кузьминична, порозовевшая и подобревшая от горячего чая, – может, нам нашего домового обратно позвать, а?
Акимыч поперхнулся и пролил чай на стол.
– Чего?!
– Ну дак если от него польза… Пускай возвращается.
– Конечно, пускай! – с восторгом крикнул Лёнька. – Давно пора!
– Шутишь ты или правду говоришь? – спросил Акимыч у жены очень тихо и строго.
– Какие шутки!.. Я разве не знаю, кто тебя от болезни за одну ночь выходил? – Пелагея хлюпнула носом. – Мне Тоня всё рассказала…
– А если тебе кто-нибудь опять скажет, что они вредные?.. Какая-нибудь Чувякина или Долетова? Что, снова выгонять станешь?
– Да что у меня, своей головы нету? – обиделась Пелагея. – И Долетова мне не указ…
– Ну, гляди, – сказал Акимыч. – Это тебе не кутёнок: захотел – в избу взял, захотел – во двор выкинул. Это всё одно что человек. И отношение к нему должно быть человеческое.
– А я и говорю, сходи в тот сарай да позови… Или не придёт? – вдруг испугалась Пелагея.
– А вот не знаю, – безжалостно отвечал Акимыч. – Может, привык он к этому сараю, может, ему одному лучше.
– Дак ты попроси!.. Попроси хорошенько, он и…
Лёнька понимал, что Акимыч просто испытывает Пелагею, но нетерпение его было слишком велико.