– Дорогие гостюшки! – громко сказал дед Фёдор. – Просим вас на нашу хлеб-соль! Мы пекли, волновались, угодить вам старались. А вы попейте, поедите, после нас похвалите!..
– Благодарствуйте, – раздалось совсем рядом.
– Ой!.. – вскрикнула Пелагея, и вся краска разом сошла с её толстых щёк.
– Не пугайся, хозяюшка, – сказал голос. – Если хочешь, мы уйдём.
– Не уходите, она привыкнет, – Акимыч обнял жену за плечи. – Привыкнешь, Пелагеюшка?
Та боязливо закивала.
– Ты кто же будешь? – спросила бабушка Тоня, повернув голову на голос. – Уж не наш ли Хлопотун?
– Я Выжитень.
– А я Хлопотун, – прозвучал другой голос. – Здравствуй, хозяюшка.
– Здравствуй. За сладкие сны – спасибо тебе, за помощь – того пуще, а за заботу о внучке моём – низкий поклон, – Антонина Ивановна встала и поклонилась невидимому Хлопотуну.
Лёньку распирала гордость: его бабушка не только не испугалась, она не посчитала зазорным для себя поблагодарить домового, признать его заслуги.
Видя, что ничего страшного не происходит, Пелагея тоже осмелела:
– А наш-то где, отзовись!..
– Я здесь, хозяюшка.
– Ты на меня не серчай, прости. Не со зла я тебя прогнала, а сдуру.
– Давно простил, хозяюшка.
Пелагея расцвела:
– Так, может, ты имя сменишь? Какой ты теперь Выжитень?
– С радостью сменю, – ответил доможил.
– Я тебя Мохнатиком стану звать, – решила Пелагея. – Или лучше Пушистиком?
– Да что у тебя все имена какие-то кошачьи!.. – одёрнул ее Акимыч.
– Какие же это кошачьи? – защищалась Пелагея. – Кошачьи – это Васька, Мурзик… Да ты сам скажи, касатик, как нам тебя звать?
– Меня до сарая Подкидным звали, – признался домовой. – За то, что в подкидного дурака любил играть. Так если вы не против, я снова это имя себе возьму.
– Мы не против, – великодушно ответил Лёнька, а Пелагея оживилась:
– В подкидного-то и я люблю!.. Вот и будет нам зимой забава.
Все как-то разом замолчали, молчание становилось неловким. Акимыч, Лёнька и его бабушка с ожиданием смотрели на Пелагею.
– Ну, покажитесь уже, что ли, – протянула та, и оба домовых «пролились» в горницу.
– Батюшки!.. – Пелагея схватилась за столешницу.
Антонина Ивановна тоже казалась потрясённой.
Хлопотун и бывший Выжитень сидели не двигаясь, потупив свои кошачьи глаза.
– Ой, я же говорила, чисто мохнатики!.. – воскликнула Пелагея Кузьминична, и Лёнька с дедом рассмеялись, а домовые «оттаяли».
– Что же мы не едим-то? Давайте, угощайтесь, – спохватилась Пелагея и повернулась к Выжитню. – Тебе чего положить, милок?
– Как это получилось, что вы столько добра людям делаете, а они вас боятся? – спрашивала бабушка Тоня у Хлопотуна за чаем.
– В этом есть и ваша, и наша вина, – отвечал тот. – Но не это важно, хозяюшка. Нам бы вместе деревню спасти…
А Пелагея Кузьминична в это время жаловалась своему доможилу:
– Деду моему ты помог, а я-то совсем хворая. Давление у меня так и скачет, и поясница жить не даёт, вражина!.. Может, и мне какую травку приготовишь?
– Я тебе поясницу на ночь поглажу – и всё пройдёт, – успокаивал её Выжитень. – А волосы расчешу – давление успокоится.
До поздней ночи не гасли окна в доме Кормишиных. Тихая-тихая лежала под небом земля – с лесами и туманными полями, со Светлым озером и речкой Голубинкой, с безымянным созвездием из разбросанных по округе деревень… Но вот созвездие стало меркнуть и погасло, и только в заброшенной деревне Пески светился окнами дом с деревянным петушком на крыше. В доме текла долгая, неторопливая беседа.
НОЧЬ НА ИВАНА КУПАЛА
Ленька ждал её уже давно – с того часа, как благодаря старому диафильму он узнал про историю, случившуюся в ночь накануне Ивана Купала. Акимыч объяснил, когда будет эта ночь, и Лёнька зачастил к бабушкиному отрывному календарю, по нескольку раз на дню пересчитывая листочки, оставшиеся до седьмого июля.
Акимыч загодя приготовил всё необходимое для похода в лес, и сейчас они с Лёнькой, переговариваясь, шагали по мягкой тропинке между сосен.
– Мой дед Матвей когда-то тоже клады искал, – говорил Акимыч, – и тоже ночью за цветком папоротника бегал…
– Дед Матвей? Это который к водяному ходил?
– Он самый. Но то в молодости было – к водяному, а клады он позже искал. Бывает, Лёнька, в жизни у мужика такое время, когда он становится сам на себя не похож… Один гулять начинает, как двадцатилетний, другой, чего доброго, пить примется, третий песни вздумает сочинять… А дед мой помешался на кладах.
Попала ему в руки книжка про кладоискателей, и понял из неё Матвей одно: клады есть повсюду, надо только уметь их достать. Стал он приглядываться к старым домам в Песках. Высмотрел один такой дом, купил бутыль водки да к хозяину и подкатил. Вот, говорит, у тебя дом, а у меня ум. Найду здесь клад – деньги пополам. Хозяин Матвея-то вытурил, а сам давай клад искать. Всё перерыл, перекопал – нету клада.