Дед Фёдор выкладывал перед мальчиком «провизию» – хлеб, спички, кульки с крупой… Послеобеденное солнце щедро позолотило его рубашку, руки и лицо, и казалось, что старик весь пронизан заветным светом Лёнькиного сна.
– Акимыч… – прошептал Лёнька и, не давая деду опомниться, повис у него на шее.
Дед Фёдор бросил свои покупки.
– Ну-ну, – бормотал он, неумело обнимая Лёньку, – я к тебе во как спешил!.. Да вишь ты, к куму надо заглянуть и купить всего, у меня тут целый список от хозяйки…
– А, благодетель наш прибыл! – появилась в дверях бабушка. – Тут Лёнька о тебе всё утро вздыхал, не чаял дождаться. Вот нету деда у него…
– Как это нету? – искренне удивился мальчик. – А Акимыч?
После этих слов дед Фёдор окончательно стушевался.
– Ах ты, память дырявая! – вдруг выбранил он себя. – Я ж тебе, Лёнька, гостинца привёз!
Порывшись в большой дорожной сумке, Акимыч вытащил стеклянную банку и как фокусник сдёрнул с неё платочек.
– На припёке насобирал, когда обратно ехал. Это, Лёнь, первая лесная ягода.
Томясь от собственного аромата, в банке краснела дикарка-земляника.
– Ты вот что, – посоветовал Лёньке дед, – ты загадай сперва какое-нибудь желание.
– Зачем?
– А затем! Если первый раз в году чего-нибудь пробуешь и желание загадал, то оно и сбудется.
«Хочу, чтобы Акимыч меня больше не оставлял», – не раздумывая, загадал Лёнька и лукаво взглянул на деда:
– Теперь можно?
– Теперь действуй, – позволил Акимыч и опять нырнул в свою сумку.
– Ивановна, тебе тоже подарок полагается.
– Уж не баромитор ли? – прищурилась бабушка.
– Нет, Тоня, – простодушно ответил Акимыч, – привёз я тебе кой-чего понужнее. У тебя свёкла-то варёная найдётся?
– Нету. Картошка варёная есть, морковь…
– Гм-м, – озадачился Акимыч, – мне вообще-то на свёкле показывали… Ну, ладно, подавай свою морковь, поглядим.
Нужная вещь походила не то на нож, не то на штопор. Ею дед Фёдор решительно вбурился в морковку, и та лентой зазмеилась из-под его рук, а лента сама свернулась на столе в оранжевые розочки.
– Видали?! – радостно воскликнул Акимыч, а Лёнька даже перестал есть землянику.
– Вот это да!
Бабушка Тоня как следует осмотрела дедово искусство и тоже осталась довольна.
– А Пелагее-то купил? – поинтересовалась она.
Акимыч положил розочку себе на ладонь:
– Не… Моя старуха не поймёт. Ей надо, чтоб большой кусок рот радовал. Красотой её не накормишь. Зато ты, Ивановна, будешь как в ресторане готовить.
– Да кому мне готовить-то? Вот разве ему пока, – бабушка посмотрела на Лёньку с лёгкой, не понятной мальчику грустинкой. – А сам-то ты, Федя, не проголодался с дороги? Садись-ка вот, чайку сообразим. А что кум твой? Здоров ли?
Акимыч крякнул неопределённо:
– Нельзя сказать, чтоб хворал, а из дому три дня уже не выходит.
– Это как же? – изумилась бабушка.
– А сраму боится, – ответил дед, отводя глаза в сторону.
– Ой, лихо! – испугалась бабушка. – Да что стряслось-то?
Акимыч понял, что про кума придётся рассказывать всё без утайки.
– Ну так чего, – начал он, – зашёл в субботу сосед к куму моему с утречка. Кума в магазине была, они и решили пока медовухой побаловаться. Сидят себе, калякают, то да сё… Сосед и жалуется куму, мол, старые мы уже стали, того и гляди помрём, никто и не вспомнит про нас, и не пожалеет. А кум ему отвечает: да откудова тебе знать, что об нас после смерти скажут? А может, коли я помру, так светопреставление начнётся, всё Раменье в голос завоет? Хе, говорит сосед, чего ж ему выть по тебе, какой ты такой герой-чапаевец? Помер, скажут, Степан, толку от него, правда, не было никакого, ну да уж пускай себе лежит. Ах так, озлился кум, а ну давай проверим, чего они скажут, подымайся! Сосед струхнул да на попятную: брось, просит, Степан, ты что это надумал? А кум уже из-за стола вылез: идём, кричит, да не бойсь, я себя не порешу, я по-умному сделаю…
Кума вернулась, глядит – и медовуха в ковше недопитая, и нет никого. Плюнула да пошла огород полоть.
А кум приводит соседа на речку. Вот, говорит, смотри, чтоб не брехал после, что не видел. Разделся до самых подштанников, одёжку на берегу положил, а сам с соседом – в кусты. Тут вскорости приходят две молодухи, глядь – такое дело. Чья же это одёжа, одна спрашивает. А вторая отвечает: да Степана Хорохонова, разве не видишь, куда это он подевался? Стоят, головами вертят, вот до одной дошло. Дядя Степан, кричит, дядя Степан, ты живой ли? А кум в кустах сидит и жалобно так себе под нос выводит: «Утоп я, красавица, нету больше вашего дяди Степана…»