– Радуется, наверное, – подал голос Панамка.
– Радуется!.. Да он совсем голову от счастья потерял. Вот что ваш город делает! – со злостью закончил Пила, адресуя последние слова опять же Лёньке.
– Ну чего ты к нему пристал? – заступился за мальчика Хлопотун. – Все, что ли, в городе такие, как эти Попругины с соседями?
– Все! – с вызовом бросил Пила.
Хлопотун махнул лапой:
– Ну, пошёл пилить…
Должно быть, в это время Кадилу показалось, что становится скучно.
– Удивительно, как это некоторые в курятнике живут и всё про харинские дела знают, – ни к кому не обращаясь, заметил он.
Пила недовольно поморщился:
– Что же мне, безвылазно там сидеть? Я вчера в Харино ходил…
Кадило как будто с неохотой повернулся к нему:
– А может, тебе это приснилось? Ты же с тамошними домовыми дружбу не водишь, харинскими шишигами всех называешь.
– А я ко всем и не ходил. У меня там знакомая домованя…
– У тебя? – неподдельно изумился Кадило. – Да ты, однако, вострая Пила. Стой, уж не жениться ли ты собрался?
Пила понял, что снова попался на удочку к Кадилу, но было поздно.
– Собрался я или не собрался, тебе знать незачем! – отрезал он.
– Как так незачем? – резвился Кадило. – Очень даже зачем. Могу дельный совет дать. Ты ей не говори, что живёшь в курятнике, как петух, а её вместо наседки взять хочешь.
– Тьфу ты! – в сердцах плюнул Пила. – Да не нужен ей мой курятник, у неё дом есть!..
– А-а-а, – протянул Кадило, – так ты, значит, в её дом переселишься, среди харинских шишиг жить будешь… Пора тебе, Пила, возвращать прежнее имя, будешь у нас опять Запечным. Только как с нынешним быть? Очень оно тебе подходит. Давай мы тебя будем величать Запечной Пилой. Не обидишься?
Пила немного поразмыслил.
– Слушай, Кадило, отчего ты ко мне без конца цепляешься? Чем я тебе не угодил? – спросил он вдруг мирным, почти дружеским тоном.
– Не угодил? Да как ты мог такое подумать? – загорячился Кадило. – Я же люблю тебя, Пила! Как я буду жить, когда ты нас покинешь? Нет, без тебя я здесь не останусь. Возьми меня с собой, Пила, я тебе пригожусь!
– На что ты мне пригодишься? – с презрением ответил тот. – Кадилом дымить?
Кадило скорбно поглядел на него:
– Э-эх, предательская ты Пила!.. Да без меня ты в Харине через три дня прокиснешь и сверху паутиной обрастёшь!
– Оставь его в покое, – в другой раз осадил Кадилу Толмач, – этак до утра в своей любви не объяснишься. Вон Лёнька, чай, думает, что мы ради ваших петушиных боёв только и собираемся. Как тебе, Лёня, это безобразие нравится?
– Очень нравится, – признался мальчик, и все засмеялись.
– А ещё что-нибудь нравится?
– Ещё дом нравится. А чей это дом?
Он уже успел между делом осмотреть горенку, где они сидели. В ней всё было просто, слишком просто даже для деревенского уклада. Лавки, стол и лежанка – немудрёная мебель этого жилища – были вытесаны грубо, как будто в спешке. Оконца по малости своей обходились без крестовины. В углу стояла печь, узенькая, словно сложенная для забавы. Украшали комнату пучки сухой травы и связки кореньев, щедро развешанные на стенах и низком потолке. В доме не пахло человеческим жильём, но не замечалось и признаков запустения – сырости, паутины и пыли.
– В этом доме мой хозяин четырнадцать лет прожил, а строил себе времянку, – сказал Лёньке Толмач. – Потом часто смеялся, что нет на свете ничего постоянней, чем временное…
– А где этот хозяин?
– Умер, – как будто через силу проговорил Толмач. – Уже пять лет тому.
– И никто здесь не живёт?
– Нет, он один был, семьёй так и не обзавёлся, – с грустью и сожалением ответил домовой, – и не передал никому своего дела.
– Расскажи ему про Егора, Толмач, – внезапно нарушил молчание Выжитень, и его голос прозвучал как отдаленный раскат грома.
– Расскажи, расскажи, – поддержал Кадило без обычного озорства, но Толмач отчего-то медлил.
…Жизнь Егора Сеничева пронеслась перед ним как порыв весеннего ветра, дохнувшего свежестью и умчавшегося куда-то вдаль. Толмач знал эту неспокойную жизнь от начала до конца и хранил в памяти как бесценный клад. Домовой обвёл взором последнее пристанище Егора на земле и остановил взгляд на мальчике.
– Ну, слушай, Лёня, – согласился он.
…Долгое время на месте этого дома стоял другой – хороший, крестовой. Выстроил его ещё прадед Егора. В нём Егорка и родился. Отец его был печник неплохой в Песках, а мать на всю округу известность имела, потому что лечила людей ото всякой болезни, никому не отказывала.