Укрыл Егор деда тулупом и чувствует, что самому прилечь охота. А когда лёг, начало его морозить. Потом в жар бросило, и тело сделалось тяжёлым, как чугун. «Что со мной? – подумал Егор. – Надо бы и себе питьё приготовить…» Но ничего не успел: в голове зашумело, горница, наливаясь мраком, поплыла перед глазами, и провалился Егор в чёрную бездну.
Сколько пробыл он там, не живой и не мёртвый, Егор не знал, а очнувшись, увидел рядом мать.
– Ну, здравствуй, сынок, полегчало тебе?
– Сил нету… – прошептал он.
– Силы придут, – успокоила матушка и улыбнулась так кротко и светло, как живые люди не улыбаются.
Догадался Егор:
– Мама, это ты вернула меня из темноты?
– Я узнала, что с тобой худо, и поспешила сюда…
…И вспомнилось вдруг Егору, как он мальцом упал в колодец во дворе, вымок до нитки и потонул бы в ледяной воде сразу, если б не уцепился за подгнившее бревно. Егорка знал, что дома нет никого: отец в другой деревне, а мать ушла в лавку. Соседей кричи не кричи – не дозовёшься, да он и не мог кричать: тело свело и зубы у Егорки не разжимались. «Сейчас сорвусь», – подумал он и тут услышал:
– Сынок! Сыно-ок!
– М-ма-а! – замычал он что было сил.
– Держи, сынок!
Загремела над Егоркой цепь, и бадейка шлёпнулась в воду. Егор оторвался от бревна и упал на бадейку животом, руками её обхватил. Так его мать и подняла. Оттащила она Егора на солнышко, на горячий песок и всё твердила:
– Господи, спасибо тебе за сыночка!.. Господи, спасибо…
А после рассказала Егору:
– Я в лавке болтаю с бабами-то, вдруг сердце у меня как затрепещется да враз как оборвётся!.. Я и поняла, беда с тобой! Лечу домой, не знаю, где тебя искать, тут колодец на глаза попался…
Егорка мать слушал, но ответить ничего не мог – лежал на солнцепёке и дрожал, как народившийся щенок.
…Давно это было, а вот увиделось Егору так ясно, словно он и теперь ещё лежал на песке под жарким солнцем.
– Опять ты, мама, меня спасла, – промолвил Егор.
Мать погладила его невесомой рукой.
– Сынок, мы часто помогаем живым, только им невдомёк. А то бы многое людям по-иному виделось… Да чего уж, о другом хочу сказать. Когда нынче принесли к тебе Кокошкина, дважды ты усомнился, выживет ли. Этим и накликал на себя беду. Не поверил в свою силу, дрогнул ты, Егор, перед болезнью. А ей того и надо: почуяла в тебе слабинку и тут же вошла чрез неё. Ведь это, Егорушка, твой враг, ты её победить хочешь, а она тебя. Но твой-то дар от Бога и посильнее всех недугов будет. Тебе ли с такою силой да сомневаться?
– Прости ты меня, мама! – покаялся Егор. – Никогда больше не допущу себя до такой слабости.
– Это хорошо, милый. Я уйду теперь и ночью тебя тревожить не стану, а завтра жди меня, как и всегда.
…Вот так. Деда Кокошкина Егор отходил, и тот ещё войну пережил и умер через год после победы. А с матерью виделся Егор почитай каждую ночь ещё целых два года. Научился он различать всякие недуги, узнал целебные свойства трав и деревьев и когда те травы собирать, чтобы сохранить их силу, постиг тайны заговоров и молитв. И наступила ночь, когда мать сказала Егору:
– Ну, сынок, больше мне учить тебя нечему. Дальше ты один пойдёшь и слушать будешь только своё сердце. Скажу тебе напоследок, что близятся тяжкие времена и страшная война ожидает людей. Но ты и тогда будешь лечить и спасёшь многих. Немало горя выпадет на твою долю – и несправедливость, и неволя, и одиночество, когда поддержит тебя лишь твой дар от Господа. Вот его и береги. Ну, прощай же, сынок, теперь уже надолго, – и поцеловала Егора с такой нежностью и печалью, что он на миг онемел, рванулся к матери, но она уже растворилась в темноте, словно серебряный луч погас… И лишился Егор матери во второй раз. Эй, мальчик, Лёня, да ты спишь…
Лёнька даже не понял, что эта фраза обращена к нему. Голос Толмача уже давно доходил до него откуда-то издалека, и мальчик скорее чувствовал, чем понимал, смысл его слов. Он пребывал в том грёзовом состоянии меж сном и явью, где рассказ домового сам собою оживал, и Лёнька отчетливо видел Егора и его мать – призрачную, как подлунное облачко, с лицом, затенённым кручиной…
Потом голос Хлопотуна долетел до него, как шелест ветерка:
– Пора нам домой, хозяин, а вам долгой ночи…
Когда Хлопотун заботливо укладывал Лёньку в постель, мальчик открыл глаза и сонно спросил:
– Это ты меня сюда принёс? Я ведь тяжёлый…
Хлопотун фыркнул:
– Тяжёлый, как голубиное пёрышко. А вообще-то не дело это – тебя по ночам морить. Ну, ничего, мы это поправим.
– Хлопотуша! – вскинулся Лёнька. – Мы же про Егора не дослушали!
– Спи спокойно, Толмач без тебя не станет рассказывать, – и доможил укрыл Лёньку лоскутным одеялом.