– А после обеда?
– После обеда он разделся и спать лёг.
– Тут ты и спёр штаны, – ухмыльнулся Пила.
– Нет, я стал ждать, когда он проснётся. Мне было интересно, что он будет делать.
– Ну, и чего ты дождался?
– Вечером он проснулся, – покорно отвечал Панамка, – и стал ужинать.
– Опять из баночек?
– Из баночек. И из коробочек…
– А потом спать лёг? – ядовито спросил Пила.
– Потом спать лёг… – пролепетал Панамка.
– Ну а ты, дурень, опять стал ждать?
– А вот и нет! – радостно ответил домовёнок. – Я стал штаны мерить!
Вслед за этим грянул такой хохот, что маленький домик Егора задрожал. Панамка понял, что его простили окончательно, и засмеялся громче всех.
– А ты, Лёнька, значит, тоже у писателя побывал? – отсмеявшись, вспомнил Кадило.
– Угу, он нас сам пригласил.
– Тебе-то хоть больше Панамкиного повезло? В смысле баночек.
– Конечно, больше. Он нас накормил по-царски, – похвастался Лёнька.
Кадило подмигнул Панамке:
– Ну, понял ты, что в гости лучше по приглашению ходить?
– Когда это я от него приглашения дождусь? – скуксился тот.
– Ну ладно, а Акимыч-то что у писателя забыл? – в голосе Кадила Лёньке послышалось недоумение.
– Так, ничего. Акимыч спросил, можно ли ему книжку про Пески напечатать, а писатель сказал, что нельзя.
Панамка навострил уши:
– Про наши Пески? А что про них печатать?
– Ну, какие они раньше были, как люди жили… А писатель сказал, что у Акимыча нет образования, и ещё это… надо записаться в какой-то Союз…
– А сам-то он уже записался? – резонно спросил Панамка.
– Конечно, записался. Он в Пески приехал, чтоб сказки сочинять.
– Хе! Знаем мы уже, как он сочиняет, – скривился Пила. – Ему, видать, в городе не спалось, так он приехал дрыхнуть в Пески.
Панамке такой расклад дела тоже не понравился:
– Значит, ему можно сказки сочинять, а Акимычу нельзя?
– Сочинять можно, – объяснил Лёнька, – только никто не напечатает.
– А зачем печатать непременно? – вдруг прозвучал особый, сильный голос Выжитня, и все невольно повернулись к нему. Он же продолжил не спеша и сосредоточенно, словно беседовал с собою:
– Акимычу бы не думать, напечатают его книжку или нет, а взять да написать её, как сумеет, и пускай лежит до времени. Если есть книжка, её всё одно когда-нибудь прочитают, а то и напечатают. Такой труд в бездну не упадёт, – заключил Выжитень.
Наступило молчание. Никто не спешил высказаться, и все поглядывали на Толмача. Старый домовик повернул к Выжитню свою крупную, поседевшую голову:
– Вот и скажи Акимычу про это при случае.
– Я говорил, а он соглашался, но, видать, умом, а не сердцем.
Кадило, с величайшем интересом слушавший Выжитня, решил и его поддеть на свой крючок:
– Недюжинный ум просыпается в домовом, когда он свободен от домашних хлопот. А всего-то нужно поменять место жительства. Хлопотун, а мы чего с горшками да ухватами возимся? Айда в сарай, станем философами!
Вялая шутка Кадила предназначалась, конечно, Выжитню, но он меньше всех обратил на неё внимание. Зато Хлопотун от предложения отказался:
– Я в философы не рвусь, не всем же по сараям умничать. Мне и с горшками хорошо.
– Ну-ну, – ответил Кадило, – тебе-то хорошо… А вот у некоторых, – он сделал упор на этом слове и демонстративно уставился на Пилу, – у некоторых дела явно не в порядке, и это очень бросается в глаза…
– Что у тебя за дурацкая манера говорить «некоторые»? – окрысился Пила. – Мы что, загадки твои пришли разгадывать?
Кадило удовлетворённо потёр лапы. Подтрунивать над Пилой ему было намного приятнее, чем над Выжитнем или Хлопотуном, и Кадило принялся расставлять сети:
– Да ты ведь уже всё разгадал, и правильно разгадал, Пила!..
Вопреки Лёнькиным ожиданиям Пила ничего не ответил, он лишь съёжился, и плечи его вздрогнули.
– Эй, да что с тобой в самом деле? – озадачился Кадило.
– Пила, скажи нам, что стряслось? – подключился Хлопотун. – Ну, Запечный?..
– Может, тебя харинские обидели? Или ты с невестой поссорился? – допытывался Кадило.
– Не поссорился. И не харинские, – сдавленным голосом ответил Пила. – Ведьма меня изводит.
– Так! – воскликнул Кадило, обводя взглядом всё собрание. – Бабка Федосья опять за старое принялась!
– Я слыхал, она угомонилась с тех пор, как Николка Жохов осиновым колом её огрел, – сказал Толмач.
Пила передёрнул плечами:
– Людям она теперь будто бы зла не делает, так взялась за домовых. Я про неё сперва только слышал от харинских, но сам не видел. Позапрошлой ночью иду к Соловушке, а у околицы какая-то бабка. Встала у меня на пути и говорит: