– Голубинка, – подсказал Лёнька.
– Да-да, вот именно. Такая чистая, такая первозданная речка. Только маленькая… Или ничего?
Лёнька вспомнил, как сетовал Акимыч на сухое лето.
– В этом году дождей было мало, – объяснил он, – с мая-месяца ни одного дождя. Вот Голубинка и обмелела. А если пройдёт сильный дождь, она поднимется. Мне Акимыч говорил.
– В самом деле?
Лев Борисович с любопытством посмотрел на Лёньку и вдруг спросил:
– А ты, наверное, много интересного тут знаешь, а?
– Нет, – опять смутился мальчик, – я недавно только приехал…
– Ну, всё равно, твой Акимович наверняка рассказывает тебе много разных историй. И потом – вы собираете в лесу чудеса. Я правильно понял?
– Мы не собираем, их нельзя собирать…
– Понимаю, – в раздумье проговорил Лев Борисович и не очень уверенно спросил:
– А со мной ты не поделишься своими… наблюдениями?
Теперь задумался Лёнька. Похоже, Мойдодыров оправдывал его опасения, однако сердиться на него уже не хотелось. Не хотелось и обижать писателя. Но чтобы принять его в их с Акимычем компанию… Если бы дело касалось одного Лёньки, он бы уважил писателя, но что скажет дед Фёдор? Доверит ли он Льву Борисовичу тайны здешних лесов, озёр и полей? Ещё недавно Лёнька сомневался, а сейчас внутренний голос подсказывал ему, что писателю не на что особенно рассчитывать. По крайней мере, в ближайшее время, как и обещал Акимыч.
Мальчик колебался, а писатель Мойдодыров терпеливо ждал, едва ли понимая причину Лёнькиного смятения.
– Ну, послушай, дружок, – наконец заговорил он, – не думай, что я собираюсь выведывать какие-то твои секреты. Но ты ведь можешь сводить меня в лес? За ягодами, например?
– Конечно, могу, – облегчённо вздохнул Лёнька, у которого словно гора свалилась с плеч. – Только я сам ещё…
– Слыхал, слыхал, – улыбнулся Мойдодыров, – не переживай. Мы будем вместе исследовать этот заброшенный край.
Лев Борисович остался доволен их соглашением, да и Лёнька в конце концов почувствовал себя свободно.
– А знаешь, Лёня, – вдруг загорелся писатель, – ведь ты мог бы помочь мне в одном деле. Очень важном деле. Ну как?
– Если у меня получится… А какое дело?
Лев Борисович принял загадочный вид.
– А вот пойдём ко мне и узнаешь. Это дело у меня дома лежит. Пошли?
– Пошли! Ой! – Лёнька споткнулся. – Я бабушке скажу. Вы подождите, я сейчас!
– Жду! – пообещал Лев Борисович ему вслед.
Лёнька не увидел бабушку во дворе и заскочил в избу.
– Ба! Я к писателю пойду! – объявил он с порога.
– Неужто опять в гости пригласил? – спросила бабушка Тоня.
– По делу! – коротко бросил Лёнька и метнулся в сени.
– Погоди! – крикнула бабушка. – Вот возьми, снеси ему молока. Скажи – парное, пускай сразу и пьёт.
Бабушка вручила Лёньке крынку с молоком и отворила дверь во двор.
– Смотри, не разлей, деловой…
Лёнька нашёл писателя на прежнем месте. Подняв голову, Лев Борисович щурился в небо, где уже высоко стояло солнце, изрядно припекая землю.
– Жарко становится, – сказал Лев Борисович, – а на небе ни облачка. Ты говоришь, сухое лето?
– Вам бабушка молока передала! – выпалил Лёнька. – Его надо пить сразу.
Писатель рассмеялся:
– Твоя бабушка, наверное, не хотела сказать, чтобы я пил молоко в огороде. Большое спасибо, я выпью дома. Понеси, если тебе не трудно.
Они пошли к дому с мезонином по задам улицы. Следом за бабушкиным участком с ровными рядками картошки лежал настоящий пустырь. Уже ничто не напоминало о том, что эту землю обрабатывали человеческие руки. Здесь хозяйничали лопухи, лебеда и крапива, вымахавшие в рост на приволье. За пустырём виднелся бывший сад, где рядом со старыми деревьями тянулась вверх молодая фруктовая поросль, выискивая и себе место под солнцем. Среди этих зарослей развалившийся дом казался просто невысоким холмиком, и было трудно поверить, что когда-то здесь жили люди.
Писатель Мойдодыров оглядел мёртвую усадьбу и обратился к Лёньке:
– Сколько здесь таких дворов! Прямо ужас берёт. Не понимаю, как можно жить в такой деревне, которая на глазах рассыпается в прах!
– А вы, Лев Борисович?
– Что я?
– Вы ведь тоже будете тут жить…
– Ну уж нет. Я городской человек и жить тут не буду. На своей даче я буду отдыхать, а это разные вещи. Нет, я, конечно, понимаю этих стариков… С одной стороны понимаю. Воспоминания детства и дальше всё такое же… Но как можно привязывать себя к этим развалинам только потому, что ты здесь родился? Ясно, что эта деревня обречена. Хорошо, если тут будут жить дачники, вот такие, как я. Они ещё смогут что-то сделать. А что сможет, к примеру, твоя бабушка?