– Дедушка, кто их напугал? – затеребил он Акимыча.
Тот неторопливым взглядом проводил резвую ватагу и почесал затылок.
– В харинский лес побежали, – определил он и вдруг сокрушённо вздохнул. – Опять наш звериный властелин продулся… Эх, и не везёт же сосновой голове!..
– Акимыч, да ты что? – подступил к нему Лёнька. – Ты про кого это говоришь?
– Ну как же, милый, – ответил дед всё с тем же выражением опечаленности, – про него, про лесовика – того самого, что с грибами меня водил. Это он своих белок в чужой лес погнал, чтобы от соседнего лешака откупиться.
– Да зачем? – вытаращился Лёнька.
– А затем, что в карты ему проигрался, и, стало быть, играли давеча на рыжехвостых.
Акимыч неодобрительно покачал головой:
– Уж такой охотник до карт, что прямо страсть! Чего только не проигрывал уже: и зайцев гонял, и мышей, и ворон, и пичугу всякую мелкую… А что сделаешь: проиграл – плати. Коли в другой раз отыграешься – забирай своё зверьё, а не отыграешься – так и будут жить в чужом лесу, пока хозяину счастье не улыбнётся.
– Да разве звери и птицы не сами по себе? – не унимался Лёнька.
– Сами-то сами, – согласился старик, – но лесной хозяин – он и есть хозяин всему: и деревья у него в подчинении, и звери с птицами, и все козявки. Мы вот с тобой тоже у него милости просим… Да ты не думай, – внезапно оживился дед, – что он больно лютый. Он того же зайца защитит и ту же мышку пожалеет, иначе как? Ведь они беззащитные, кто их и приголубит, как не хозяин. А что гоняет иной раз, так ведь душа у него дикая, лесная, отсюда и забавы этакие.
– Дедушка Акимыч, – задумчиво сказал Лёнька, – я никак не пойму, где у тебя правда кончается и сказка начинается и отчего сказка на правду так похожа?
– Сказка?! – Акимыч остановился как вкопанный. Он словно не верил своим ушам. – Да неужто ты думаешь, что я тебя как малого ребёнка небылицами забавляю?
– Дедушка, – сконфузился мальчик, – но ведь про леших только в сказках пишется, а взаправду их не бывает…
– Не бывает?! – отчаянно крикнул дед. – Да я этого самого лешего видел вот так, как тебя! И не где-нибудь, а у себя дома!..
– А?.. – разинул рот Лёнька.
– Вот те и а, – буркнул Акимыч и снова зашагал по мягкой хвое. – Видел, Лёнька, и разговор его слышал, а коли вру, то пускай этот самый леший забросит меня на самую высокую сосну да там и оставит!
Он исподлобья взглянул на Лёньку и смягчился:
– А дело было так. Лет пять уже назад как-то ночью лежу я на своей печке и вдруг слышу: шум какой-то наверху, будто кто на чердаке пыхтит и бубнит, недовольно так. Я уши навострил, лежу, а возня пуще. И слышно, как уж кто-то покрикивать начал, а что – не разберу. Я старуху свою толкнул: слышь, говорю, на чердаке кто-то шум поднял, чуешь голоса? А Пелагея мне отвечает: да ты что, рехнулся, какой шум, в доме тише тихого, ну, может, кошки на крыше задрались. «Да какие кошки, – шепчу, – ежели вот потолок прогибается». Ну, с бабкой моей разговор короткий, перекинулась на другой бок и захрапела. А я всё лежу, слушаю и в толк не возьму, отчего старуха моя и не глухая, а не слышит ничего, а я так аж подскакиваю. И вдруг наверху как что-то загремит, а после как скатится по лестнице! Я так и сел. Но на этом всё кончилось, и сделалось впрямь тише тихого. Утром я, само собой, на чердак полез. Барахла у нас там – всякой твари по паре. И вижу я, что барахло это кто-то раскидал, а колесо велосипедное со стены снял и на пол кинул. Эге, думаю, да тут крупная ссора была. Стал прибираться, глядь – а по полу сосновые иголки рассыпаны, зелёные, как будто сейчас из лесу. Вот так дела, кто ж это иголками сорит? Ничего я тогда не придумал, решил обождать. Как ночь, так я не сплю, прислушиваюсь. И вот недельки через две жду-пожду так-то и начал уже задрёмывать… Как вдруг слышу: стук-стук наверху, а после знакомые шорохи. Явились, значится. Я ещё малость обождал, шорохи эти послушал, а после встал тихонечко, в коридор на цыпочках вышел и стал по лестнице на чердак забираться. Лезу, а сам думаю: ну, как скрипнет? Спугну ведь непрошеных гостей. Забрался наверх, один глазок на чердак высунул да чуть обратно кубарем не слетел от такого дива: сидит на охапке сена, в пяти шагах от меня, гость невиданный. На вид будто бы мужичок, но борода у него – словно травяное мочало, и глазищи зелёным огнем горят, а над ними – ни бровей, ни ресниц, одни волосья вбок зачёсаны, ровно солома граблями. Кафтан на нем навыворот одет, такой старый да изодранный, будто его лет десять уже не снимали, весь в репьях да иголках. Тут, Лёнька, я и расчухал, что за птица ко мне залетела. Слыхал, конечно, приметы про обличье его, о зелёной бороде ещё от деда своего помнил. А тут на старости лет и повидать пришлось хозяина лесного. И знаешь, с чего мне так пофартило? – Акимыч лукаво прищурился. – А с домовушкой моим он дружбу свёл, а то, может, и не дружбу, а просто страстишка общая нашлась – в карты перекинуться. Вот и спелись. Я тогда как выглянул, сразу и раскусил ихний секрет. Они, разумники, сундук старый из-под хлама достали и под стол себе приспособили. Лешему, как гостю, сидало помягче досталось, а домовушка мой на валенке примостился. И свечки старые где-то откопали, прилепили к сундуку. Потому я всё и разглядел, как было.