– А может, лучше в окошко его? – прозвенел второй голос.
– Рамку жалко, – возразил первый. – Хорошая рамка, настоящая. А ты не смей этого больше на стену вешать! – назидательно сказал он Мойдодырову. – Ты ещё до такой чести не дорос.
Писатель, изнемогая от страха, смотрел на творящуюся чертовщину и едва понимал, о чём говорили страшные, неведомые голоса.
– Значит, про домовых сказки сочиняешь? – снова обратился к нему первый голос. – А зачем?
Писатель Мойдодыров хотел было ответить, но лишь что-то невнятно промычал.
– Смотри, он нас боится! – торжествовал второй голос. – Может, нам его подушить маленько? Чтобы в чувство пришёл?
– Можно и подушить, – угрожающе проговорил первый голос, и тут писатель Мойдодыров наконец-то обрёл дар речи.
– Не надо!.. – закричал он и забился, как пойманная рыба.
– Ага-а! Развязался язык! Тогда говори, зачем пасквили пишешь?
– Я не писал! – отчаянно крикнул Мойдодыров.
– Врёшь! – опять сурово прогремел первый голос. – А про домового что ты наплёл?
Чья-то невидимая рука взяла злосчастную рукопись, пролистала её и с презрением швырнула на стол.
– А «Кикимора-бражница» – это что? – допрашивал незримый голос.
Писатель Мойдодыров готов был заплакать.
– Скажите, кто вы такие?.. – взмолился он.
– А ты так и не понял? – в тон писателю промямлил главный голос. – Спроси вон у Лёньки.
Писатель посмотрел на мальчика безумными глазами.
– Лёня, ты их видишь? – с содроганием спросил он.
– Вижу, – ответил тот.
– А почему я не вижу?…
– Скажи спасибо, что не видишь, – насмешливо посоветовал первый голос. – А то бы душа из тебя вон вылетела. Ну, что с ним делать будем?
– Пускай конфет принесёт! – ответил дерзкий голос. – У него конфеты есть.
– Неси конфеты, сказочник! – распорядился первый голос. – Потом придумаем, как с тобой быть.
Мойдодыров встал и вышел из комнаты какою-то несвойственной ему подпрыгивающей походкой.
– Кадило, не пугай его больше, – сказал Лёнька довольному домовому.
Кадило вопросительно посмотрел на мальчика.
– Тебе его что, жалко?
– Жалко, – ответил Лёнька. – Разве ты не видишь, как он боится?
– И поделом ему! А зачем мы сюда пришли?
– Хватит, Кадило, он больше не будет.
– Конечно, не будет, – вступился Панамка. – Он вообще ничего, за конфетами сразу пошёл…
Кадило свысока поглядел на Панамку.
– С вами только лягушек пугать, – пренебрежительно сказал он. – Ну, как хотите.
Вернулся писатель Мойдодыров с коробкой шоколадных конфет. Он снял крышку и, не зная, как предложить угощение невидимым гостям, неловко положил коробку на стол.
– Кушайте на здоровье, – робко пожелал он.
– Вот это другое дело! – обрадовался звонкий голос, и сразу же одна конфета выпрыгнула из коробки и бесследно исчезла в воздухе.
Писатель Мойдодыров проводил её круглыми глазами, в которых Лёньке даже почудилось восхищение.
– Что, нравится? – спросил заметно подобревший первый голос. – Смотри, пока мы ещё здесь. Не каждому так везёт. Лёнька, а ты чего не угощаешься? Писатель на всех принёс, верно?
Мойдодыров автоматически закивал, не отводя глаз от волшебного полёта конфет.
– Слушай, – причмокивая, продолжал первый голос. – Ведь ты не такой уж плохой мужик. Не жадный… Только многого не понимаешь. Не понимаешь, а пишешь! – голос опять осерчал, и писатель испуганно съёжился. – А если ты чего не знаешь, зачем строчить? Пиши про свой город, а в нашу жизнь не суйся. Понял?
– Понял, – кротко отвечал Мойдодыров. – Я ведь не хотел никого обидеть… Больше не стану писать, слово литератора!
– То-то, литератора. Ты же для детей пишешь, а зачем их пугать напрасно? Вот они сами разберутся, что к чему, и скажут: «Чушь собачью этот Мойдодыров пишет. Не нужен нам такой писатель!» Что тогда?
Пристыженный Мойдодыров не оправдывался. Между тем конфетная коробка быстро опустела.
– Ладно, – порешил совсем уже довольный голос. – Засиделись мы у тебя, да уж больно ты гостеприимный. Хоромы твои посмотрели, богато живёшь. Тебе в этих хоромах только домового не хватает.
– Да пусть он лишь позовёт! – озорно подхватил другой голос. – Отбою не будет от желающих!
Писатель Мойдодыров с болезненным выражением на лице слушал этот диалог.
– Нет, – сокрушённо вздохнул первый голос, – не станет он никого к себе звать. Тёмный он ещё, суеверный. Пускай развивается, а там поглядим. Ну, спи спокойно, сказочник! Да впредь бумагу не марай. А это… – рукопись про домового зашуршала, повиснув в воздухе, – это тебе всё одно не понадобится!
В следующий миг окно в комнату распахнулось, и рукопись, как стая белых голубков, вылетела на волю в ночной сад.