Писатель, казалось, без сожаления отнёсся к последней выходке своих гостей. Не замечалось в нём больше и страха. Лицо Мойдодырова было одновременно сосредоточенным и отрешённым. С этим нетипичным для него выражением Лев Борисович слушал, как скрипят ступени на лестнице и прощально хлопает входная дверь. Однако он не пошевелился.
Лёнька знал, что домовые ждут его во дворе, но отчего-то не решался оставить писателя.
– Лев Борисович, – несмело позвал он.
– Что?.. – очнулся писатель. – Ах, Лёня, это ты… Знаешь, Лёня, иди домой. Уже очень поздно.
Лёнька не узнавал Мойдодырова, таким усталым и измученным выглядел писатель.
– Лев Борисович, простите, пожалуйста, – сказал мальчик.
– О чём ты? – рассеянно спросил тот, глядя куда-то мимо Лёньки. – Ступай, мы с тобой завтра поговорим.
– До свидания, – одними губами промолвил Лёнька и тихо вышел из комнаты.
Кадило и Панамка поджидали его в самом весёлом расположении духа.
– Ну что, очухался литератор? – беззлобно спросил Кадило, когда Лёнька подошёл к воротам. – Или он теперь до утра будет зубами стучать?
– Не будет, – ответил Лёнька, отпирая щеколду и выходя с домовыми на улицу.
– Эх, жалость, так ведь и не узнали, как мужик домового перехитрил! – и Кадило расхохотался.
Панамка тоже прыснул.
– Пойдём к нашим, расскажем? – засматривая в глаза Кадилу, предложил он.
– Вот ещё! Побегу я докладывать, – заартачился тот. – Иди, если хочешь.
– А ты?
– А я с Лёнькой гулять буду.
– Мне, пожалуй, домой надо, – вспомнил Лёнька. – А то бабушка опять проснётся…
– Не проснётся! – ответил Кадило с такой убеждённостью, что мальчик вмиг успокоился. – А может, ты сам спать хочешь?
– Я не хочу, – поспешил ответить Лёнька. – Только… куда же мы пойдём?
Глубокая ночь хозяйничала в Песках, где одни уже давно спали, а другие, те, кто бодрствовал в это время, старались до рассвета управиться со своими делами: полетать, поохотиться, поквакать и поцвести. Но что было делать в эту пору Лёньке?
– А ко мне в гости пойдём! – нашёлся Кадило. – Дом мой вот, далеко ходить не нужно.
Дом бабки Долетовой темнел по другую сторону улицы, выделяясь на блёклом фоне серого, как будто туманного неба.
– Пойдём туда? – спросил Лёнька.
– А чего! – встрянул Панамка, планы которого, похоже, изменились. – Конечно, пойдём, раз Кадило зовёт.
Кадило хмыкнул и, кивнув Лёньке, двинулся через улицу. Панамка потрусил за ними.
– Здорово этот писатель живёт, а? – спросил он, поглядывая на Кадило. – А уж в городе-то, поди, чего у него нет!
– А тебе-то что? – с прохладцей отвечал Кадило. – Тебе вообще сладкого нельзя.
– Это почему? – Панамка даже остановился.
– Избалуешься быстро! Сегодня – конфеты, завтра мороженого захочется, а послезавтра тебе торт со свечками подавай.
– Не надо мне никаких свечек, – напыжился домовёнок. – Тебе хорошо говорить: живёшь у своей бабки, каждый день ватрушки трескаешь. А я что, всю жизнь в пустом магазине жить должен?
– А ты не живи, – парировал Кадило. – Возьми и переберись к сказочнику, ты же теперь считай друг ему. А ещё лучше – поезжай-ка с ним в город. Он там, чай, не в общей квартире ютится. Сказочник – это тебе не Васька Попругин.
Панамка взволнованно засопел. Он не мог понять, шутит ли по своему обыкновению Кадило или говорит серьёзно.
Они подошли к крылечку бабки Долетовой. Дверь в дом охранял амбарный замок, и Лёнька остановился у крыльца.
– Здесь тебе с нами не зайти, – сказал ему Кадило. – Обойди дом, там другая дверь. Я её изнутри открою.
Лёнька послушно затопал к другой двери, но вдруг резко остановился и обернулся – Кадила и Панамки на крылечке уже не было.
БАБКА ДОЛЕТОВА
Дом бабки Долетовой разделялся на две половины – холодную и тёплую.
– Изба большая, – говорил Кадило, ставший вдруг очень степенным и домовитым, – всю отапливать накладно. Зимой, как ни крути, тесновато приходилось, зато летом жили по-барски: тута ещё всяких чуланчиков и подчуланчиков полно. А нынче моей бабке и тёплая изба велика, как дети-то по свету разъехались.
– А отчего разъехались? А что у вас в холодной? – сыпал вопросами Панамка.
Едва ли не впервые бездомный хохлик оказался в человеческом жилище и с жадностью набирался впечатлений.
– В холодной? Старьё разное за восемьдесят лет… И ещё кое-что, – Кадило помолчал. – Там у моей бабки тайник для предметов культа. Хотите поглядеть?
– Хотим! – за двоих ответил Панамка, которому всё было одинаково интересно.