А баба Катя будто и не слышит никого, каждый день в райцентр в церковь мотается, икон себе в дом понатащила, книжек… И один за другим замолчали люди, ну а что сделаешь? Была атеистка, стала верующая – в жизни, может, ещё и не то бывает. А закон в Бога верить не запрещает.
И вот как свыклись все с бабкиной переориентацией, как поутихла о ней молва, она и поняла, что пришло время действовать. Ведь если только молиться потихоньку, кто ж тебя заметит? А Долетовой слава нужна, она всю жизнь за неё боролась. И стала баба Катя возвращаться к активной общественной жизни, только под другими лозунгами. Раньше она когда с трибуны кого-то клеймила, то непременно с позиций марксизма-ленинизма, а теперь от имени Бога заговорила. И сама была вездесущая и всеведущая, знала про каждого всё – до последнего слова, до последнего шага. Стали Долетову в Песках не шутя побаиваться, а те, кто посмеялся над ней когда-то, сто раз об этом пожалели. И как не испугаешься, если за всякую ерунду Долетова над тобой принародно божий суд устраивает, а у самой глаза стеклянные, на губах пена… Тут и не веришь ни во что – перекрестишься, если она недалече рыщет. В общем, Лёнька, у нас в округе самого Бога меньше боятся, чем эту приходскую чуму.
– И моя бабушка боится?
– Нет, бабушка мою неистовую не больно жалует, а вот над Пелагеей Долетова заимела власть. Пелагея ей в рот смотрит, поддакивает, помогает грешникам косточки перемывать. Акимыч однажды их благочестивую беседу услыхал и говорит: «Тебе бы, Николаевна, не в церкви службы простаивать, а в газете работать». – «Это почему ж так?» – «А потому, что бичевать да ярлыки вешать – оно как раз журналистское занятие, не христианское. Или не в Библии написано: не суди, да не судим будешь?»
Лучше бы он этого не говорил. Долетова вскочила, захватила побольше воздуху да как зайдётся криком! Ох, досталось тогда деду Фёдору, как ни от кого в жизни не доставалось. И Пелагея свою долю заодно получила, до смерти перепугалась. Кормишины тогда в дом убежали, а Долетова ещё час под их окнами стояла, божий глас в ней не умолкал.
Правда, Пелагею она скоро простила, куда ей без Пелагеи – в Песках у неё одна поддержка осталась. Не то что в других деревнях. Долетова и то говорит: «Надоть мне в Раменье перебираться, поближе к святой церкви…» Оно понятно: что ей Пески, кого здесь вразумлять-наставлять?..
– Так ты что, в Раменье переселишься? – спросил Панамка, до того прилежно слушавший Кадилу.
– Не знаю, – угрюмо ответил тот. – Не хочу я никуда с ней переселяться, устал я от неё. Если бы этот дом купил кто-нибудь, я бы здесь остался. Да кто ж его купит, кроме дачников? Приедет сюда какой-нибудь… Мойдодыров!..
– Да-а, – пригорюнился Панамка, – не поймёшь, чего лучше…
– Кадило, бабка Долетова с Акимычем навсегда поссорились? – вернулся Лёнька к тому, что его интересовало.
– Ну как поссорились… Моя бабка его безнадёжным сочла, в плане религиозного воспитания. Это уже после другой стычки случилось, в пост. Тогда, видишь ли, полагается по христианскому обычаю сидеть впроголодь, и для Долетовой самое распрекрасное времечко настаёт. Бегает этот попадьи старый ботинок по всему околотку и всяко народ честной пужает: мясо есть грех, яйца – тоже ни-ни, молоко – боже упаси! Ну, люди и остерегаются есть это всё при Долетовой, кому лишний шум нужен? А Пелагее тогда достаётся всех больше: Кормишины-то рядом, баба Катя десять раз на дню залетит покрутить носом – как тут её предостережения выполняются? И что странно: ни во что-то Кузьминична не верит и свечку в церкви ни разу не поставила, а на тебе – начинает от моей святоши таиться, запираться, оглядываться…
Однажды застала их Долетова в пост за мясными щами. Пелагея свою миску успела под стол сунуть, а дед не захотел, принял огонь на себя. Ты, говорит, Николаевна, образцово-показательная християнка, вот и постись себе на здоровье. А я, может, мусульманин. Как там у мусульман, нету ещё поста? Они вона баранов по штуке на брата за один присест съедают, а я всего-то крошку мяса по тарелке гоняю. Ой, не лишку ли я праведный?
На такое богохульство моя бабка даже слов в ответ не нашла. Посмотрела на деда как на прокажённого и – в двери. С тех пор считает Акимыча совсем пропащим.