– Ерунда это, – не дослушал его Хлопотун. – Ничего твой Плакун не сделает.
– Это почему же не сделает? – подозрительно спокойно спросил Кадило.
– Да когда всё это было-то: Плакун, Петров крест…
– А какая разница? – ледяным голосом осведомился Кадило.
– В том и разница, что многое изменилось, – ответил Хлопотун, не обращая внимания на этот тон. – Сто лет назад мужик вешал на хлев убитую сороку и знал, что никакая злыдня туда не сунется. А сейчас? Остановит, что ли, Федосью такая сорока? Да она на неё и не посмотрит.
– Уж это точно, – согласился Пила. – Чихать ей на дохлую сороку. Однако, что же получается? Нету, выходит, нынче силы против неё?
– Сила всегда есть, – произнёс Хлопотун с какою-то непоколебимой внутренней уверенностью. – Только уж это не Плакун.
– Что же это такое? – спросил Толмач.
Несмотря на свое многомудрие, он тоже не понимал, куда клонит Хлопотун.
– Это совсем другая сила, она не в заговорах живёт и не в осиновых кольях…
– Так где же?
– Не знаю, может быть, в сердце…
Внезапно Лёньке открылось то, что хотел сказать домовой. По сути дела, тот всё уже и сказал. Что-то незримое, но очень определённое, какая-то маленькая вибрация вошла в мальчика вместе со словами Хлопотуна и всё прояснила.
Неизвестно, как поняли Хлопотуна остальные, но на Пилу жалко было смотреть.
– Сказал бы ты лучше прямо, – уронил он, – не видать тебе, Пила, невесты из-за этой карги, и не надейся…
Хлопотун же почему-то смотрел на Лёньку – неподвижным испытывающим взглядом, словно что-то прикидывал в уме, но прочитать мысли домового было невозможно.
– Не рано ли ты от невесты отказываешься? – укорил Пилу Толмач. – Бывает, и небо в тучах, и гром погромыхивает, а дождь стороной проносит. Иной раз за пять минут погода переменится. Так, что ли, Хлопотун?
– Да-да, переменится… иной раз, – невпопад отвечал Хлопотун, и Толмач решил поменять тему разговора.
– Эге, а в Песках вот никаких перемен с погодой. И когда будет дождик, никто уже не скажет… Где-то теперь наш Дождевичок?
– А кто это? – спросил Лёнька.
– А это домовой был такой в Песках, у Ветровых жил. Он всегда дождь загодя чуял, за неделю, за две… Да не только дождь, вообще любую погоду. А как чуял, никто не знал. Мы поначалу всё допытывались: расскажи, Дождевичок, как ты это делаешь. Он сперва отнекивался, а потом и говорит: вот если комар просто так летает – это к суху, а если танцует на лету – значит, будет дождь. Вот незадача! Да как же узнать, пляшет он или просто так летает? А в этом, говорит, вся закавыка и есть. Ну, ладно, пущай танцует, а как узнать, когда дождя ожидать – завтра или, может, через неделю? А это, говорит Дождевичок, смотря что он танцует. Ну, мы и поняли, что он заливает. Никаких комариных примет у него не было. А как погоду угадывал, он и сам объяснить не мог. Просто дано ему было.
– А куда он делся?
– Да ушёл из Песков. Ветровы, лет десять тому, в город уехали, а дом на дрова продали. Ничего у него здесь не осталось… Мы его уговаривали: не уходи, повремени, может, наладится ещё всё, не заменимый ты у нас, понимаешь… Так и не уговорили. Чего тут может наладиться, он нам сказал, мне отсюда наоборот поскорее уходить надо, пока не поздно. Я со своими талантами, может, ещё и найду новых хозяев. Больше мы о нём не слыхали. А от ветровского дома нынче и следа не осталось, сгорел, вишь, у кого-то в печке целый дом…
– А этот дом, – спросил Лёнька, – Егора дом почему не сгорел?
– Находились охотники и на него, да твой Акимыч не дал дом раскатать, спасибо ему за это. Он ведь дружил с Егором крепко… Он и сейчас частенько сюда приходит, посидит в избе, повспоминает, поговорит с Егором вслух…
– Акимыч дружил с Егором?!
– В последние годы он один и был друг у моего хозяина. Но такой, какого иному за всю жизнь не найти.
– А что было дальше с Егором? В лагере?
Лёнька был очень рад, что наконец-то сумел задать Толмачу этот вопрос.
– В лагере, Лёня, пробыл Егор все десять лет, что ему дали. Из тех, кто попал туда в одно с ним время, в живых остались единицы. А когда вышел Сеничеву срок, его отправили в глухую сибирскую деревню на поселение. Там должен был он провести остаток своих дней. Егор прожил на поселении почти три года, а затем многое изменилось в стране, и таких людей, как Сеничев, наконец признали невиновными. Теперь он мог вернуться домой…
ГОРЬКИЕ ТРАВЫ РОДИНЫ
…Вот так, через десять лет после Победы, оказался дома Егор Сеничев. Но никто уже не ждал его там: умер отец Егора в сорок четвёртом году, и дом Сеничевых, одинокий и пустой, разваливался на виду у всей деревни. Смотрел Егор на этот дом, о котором грезил столько лет, словно в недоумении, а ветер шевелил его седые волосы и овевал Егора запахом сорных трав.