А дальше… дальше мы могли бы встретиться с тобой, Егор, если бы нас, детей этого Молоха, не было так много… Мне повезло больше твоего, я ведь врач, хирург высокого класса… Поэтому я избежал лесоповала и снова взял в руки скальпель.
Тебе легко понять мои чувства, Егор… Не буду скрывать, много мути поднялось поначалу в душе и сильней всего была ненависть к стране, в которой я родился. Я опять и опять вспоминал тебя, Егор, и всё старался представить, как бы ты жил, оказавшись на моём месте. Откуда мне было знать, что в этот момент ты лежишь на таких же нарах…
Но, наверное, мне удалось нащупать какую-то ниточку, идущую от тебя, потому что мало-помалу душа моя стала успокаиваться, и я если и не разгадал Его промысел обо мне, то по крайней мере принял свою судьбу как должное.
В пятьдесят пятом я вышел на свободу и вернулся в Москву. Из моих ребят домой возвратились трое, и нам предложили снова работать в клинике. Согласились я и Саша Толокнов.
Скоро мы поняли, что перемены в стране и новые веяния нас не касаются и никто не позволит нам работать так, как мы хотим. Когда это стало ясно, мы с Сашей «ушли в подполье» – тайно стали работать по нашему методу, завуалировали его, как могли. Теперь мы были втройне осторожны. Это нужно было ещё и затем, что мы решили написать книгу и для неё было необходимо собрать материал. Другого способа рассказать о наших исследованиях мы не видели.
Саша был очень болен, шесть лет в лагерях сделали своё дело. Он понимал, что мне будет трудно без него, и держался до последнего. В пятьдесят девятом Саши не стало… Был он моложе тебя, Егор.
Ещё через шесть лет я закончил книгу, нашу с ним книгу. Печатать её здесь было немыслимо, и я стал искать способ издать книгу за границей. Не очень-то я верил в то, что это получится, но решил идти до конца, ведь по сути в этой книге была вся моя жизнь, даже больше, чем жизнь, и ещё – Сашина.
Господь снова услышал меня: книгу нашу напечатали во Франции. Она имела успех даже больший, чем я ожидал: наш метод стали применять в Европе и даже Америке. Наконец я мог быть доволен и счастлив. Но тут, в Союзе, все последствия её выхода выразились в том, что меня объявили мракобесом, лжеучёным и предложили уволиться из клиники.
Разумеется, я не жалел о том, что я сделал. Но каково мне было сознавать, Егор, что на моей родине мой труд никому не нужен и всё здесь остаётся по-прежнему!..
В общем, лишился я возможности работать… И хотя голодной смертью мне это не грозило – я к тому времени вышел на пенсию, – что значило для меня остаться без работы?!
Впрочем, хорошо ещё, что не упекли по знакомому адресу. Никакой лояльности с их стороны в этом не было, просто я был уже известен в мире, а с такими расправляться труднее.
Я получал много писем из-за рубежа – от людей, которых заинтересовала книга, кстати, её ещё дважды переиздавали. В основном, конечно, задавали вопросы, и я обстоятельно отвечал, благо времени для этого у меня было предостаточно. Но были письма иного рода: некоторые сами делились со мной своим опытом. Интересно, Егор, что они приходили примерно к тем же выводам, что и я, хотя практика, естественно, у каждого была своя. Очень это радовало, давало надежду, что рано или поздно наука вернётся к первоисточнику всего сущего и будет черпать из него… Когда-то ведь так и было, Егор. Но мы не сумели сохранить эту простую истину, мы слишком понадеялись на самих себя, на свой разум и силу, и потеряли это сокровище. Теперь блуждаем во тьме – измученные, опустошённые, отлучённые от света собственной гордыней и тщеславием…
Да что я говорю тебе, Егор, ты знаешь всё это лучше моего. Я только всё время думаю: отчего в нашей стране этот мрак всего гуще? Отчего общество наше так невежественно и агрессивно?
Наша система многому научилась за последние годы: с одной стороны, она не утратила жестокости, с другой – сделалась изощрённой. Раньше она сажала неугодных в лагеря, а знаешь, что она делает с ними теперь? Всего-навсего объявляет их сумасшедшими и упрятывает в психбольницы! Это началось ещё тогда, когда я работал в клинике, и появление таких пациентов привело меня в ужас. Но чем я мог помочь им? Единственное, что я ухитрялся делать, так это по возможности уберегать их от нашего лечения. «Лечение» же заключалось в том, что человека накачивали препаратами, которые ломали его психику и постепенно превращали в натурального идиота… А сейчас – ты знаешь, сколько таких «сумасшедших» находится в клиниках одной только Москвы?