– Нет, не далече!..
И Лёнька сделал последнюю попытку:
– Там ещё рядом Харино, Воронино, а подальше – село большое, Раменье!
По лицу старца мальчик догадался, что и эти названия были для него пустым звуком. И Лёнька вновь с фатальной обречённостью подумал, что совершенно бесполезно говорить о Песках этому седовласому отшельнику, такому же нелюдимому и окутанному тайной, как пустыня, выбранная им для жизни.
– А давно ли ты из Песков-от повышел? – выспрашивал его старец.
– Не очень давно. Я купался в Голубинке, и вдруг она стала другая – большая, совсем не наша. И лес тоже не наш. В нашем бору гулять можно было, а этот, этот…
– Заколодел? – спросил старец, с прищуром глядя на мальчика.
– Как же мне домой попасть?.. – потерянно спросил Лёнька не то его, не то самого себя. – Меня ведь бабушка ждёт, и Акимыч скоро вернётся…
– Сродники твои? А отца с матерью несть у тебя, чадо?
– Как это несть? – Лёнька надул губы. – Они в Москве. А к бабушке в Пески я гостить приехал.
– Говор-то не московский у тебя, – улыбнулся старец, – безвестный вовсе мне говор. Как-то тебя именем зовут?
– Лёня…
– Вот, Лёня, свет мой нечаянный, нету в нашей стороне Песков и неколиже не бывало, а одна дебрь лесная на двадцать верст окрест.
– Не бывало? Так значит… – у Лёньки сделалось сухо во рту, – значит, они ещё только когда-нибудь будут? Значит, Голубинка принесла меня… в старину?!
Старец благоговейно перекрестился:
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божие, помилуй мя грешного!.. Дивно воистину явление твое, чадо, и несть числа чудесам Господним!
Лёнька почувствовал, что из-под его ног уходит земля.
– Так где же я? Что сейчас вообще… происходит?
– В Москве нынче княжит Михаил Ярославич прозвищем Хоробрит. Ведомо тебе про такого?
– Нет…
– Татары пришли на Русь и многие грады разорили, церкви Божьи пожгли и людей побили…
– Татары… Татаро-монголы?
Маленького роста, проворные смуглые люди с рысьими глазами, на быстрых, как вихрь, степных лошадях… Бесстрашные и безжалостные… Мальчик знал о них.
– Золотая Орда… Чингисхан, Батый, – вспоминал он.
– Батый окаянный повоевал русскую землю, – со скорбью проговорил старец. – За грехи наши тяжкие попустил Господь поганых.
– Но ведь это так давно было!..
У Лёньки замерло сердце, когда он попытался представить толщу лет, отделявшую его от своего времени.
– Как мне назад вернуться, дедушка?..
– А ты не унывай, чадо, – бодро ответил тот. – Бог нам прибежище и сила, на него будем уповать.
Он вошёл в свою хижину и вернулся оттуда с двумя деревянными чашками в руках.
– Вкуси, Лёня, что нам послал Господь, милующий и питающий рабов своих.
В чашках были простая вода и янтарный текучий мёд, над которым тут же загудели шмели.
– А вам надлежит с цветков нектар собирать, – сказал им старец, и полосатые лакомки дружно полетели прочь.
«Может быть, он волшебник? – с затаённой радостью подумал Лёнька. – Если волшебник, он мне поможет».
У старца оказалось и немного хлеба, уже слегка очерствелого. Он разложил всю трапезу на холстинке прямо на земле и, встав на колени, помолился над нею. Лёньке показалось, что старец ждёт того же и от него. Мальчик молча потоптался на месте. Хозяин вздохнул, перекрестил пищу и пригласил Лёньку отведать хлеба насущного.
– Дедушка, а вы почему здесь один живёте? От татар прячетесь? – после заботы о возвращении домой этот вопрос занимал Лёньку сильнее всего.
Черты старца тронула мимолетная улыбка.
– Не от брани я укрываюсь, милое дитя, а притек сюда поработать Богу. Тридцать годов назад покинул мир ради безмолвия пустыни.
– Кто же вы, дедушка? – спросил оробевший Лёнька.
– Грешный чернец Софроний, – смиренно ответил тот.
– А почему вы к Богу в лес пришли?
– Измлада я был привержен к Богу и возлюбил иноческий чин, жаждая подклонить главу под благое иго креста, – отвечал старец с видимой почтительностью к малолетнему гостю. – Осьмнадцатилетним юношею был пострижен в монахи и немало лет по мере сил своих подвизался в монастыре, навыкая угождать Господу молитвою и трудом и нисходить в глубину смирения. Но, возрастая летами, более и более желал я уединиться и просил о том Господа. И вот, внял Великий Человеколюбец молитвам моим и не оставил оные без исполнения. Преподобный отец Феодорит, игумен монастыря, благословил меня на отдаленное пустынножительство, и простился я с братиею своей. Долго ходил, ища спасительного пристанища, и вот полюбилось мне место сие как удаленное не токмо от жилищ, но и от путей человеческих. С Божьей помощью устроил себе шалаш, а после и келию. С тех пор неисходно провожу дни и ночи под сению леса вдали от житейских волнений.