Мальчик поднял голову в небо, где над лесом одно за другим поднимались облака, словно огромные охапки белоснежной пряжи. «Деды встают», – говорила о таких Лёнькина бабушка. Одно облако напоминало Хлопотуна, если представить домового белым и пушистым.
Это сравнение наводило на мысль о Песках, и Лёнька взгрустнул – не шибко, однако так, что старец заметил.
– Чем же тебе Пески твои так любезны, Лёня? – спросил он.
– Всем, – ответил тот, не выпуская из виду замечательное облако. Воздушный Хлопотун уплывал за лес и как будто махал Лёньке дымящейся лапой.
И от этого ли, от чего ли другого, но мальчику вдруг захотелось рассказать старому иноку о своей деревне.
– Я бы наши Пески ни на что не променял, честное слово! – с неожиданным подъёмом заговорил он. – Акимыч – то же самое. Только плохо, что сейчас они совсем маленькие стали, всего три дома.
– А что так? Глад разве случился, нестяжание или мор страшный?
– Ну, нет, конечно, просто в город все бегут.
– От кого же хоронятся, чадо?
Лёнька удивился непонятливости старца.
– Да ни от кого не хоронятся. Не нравится им в деревне, говорят: скучно.
– Зело недоуменно сие, – промолвил отшельник. – Искони поселянин питается трудом рук своих, а земля оратаю матушка-кормилица. Как же ея отрицаться? Почто выступили люди из обычного порядка?
В голубых глазах Софрония плескались боль и сострадание такие неподдельные, что у Лёньки вылетели из головы все слова. Он представил себе, что должен думать древнерусский старец о времени, когда крестьяне бросают на погибель бесценную землю своих предков и убегают в чужие им города непонятно зачем. От этого Лёнька и сам почувствовал себя виноватым.
– Я не знаю, дедушка, – признался он, – я сам ничего не понимаю. Мне в деревне очень, очень нравится, я ни минутки там не скучал!
Пески, теперь отстоящие от него на много столетий, вспомнились мальчику так ясно, подробно и чувственно, что непроизвольная дрожь прошла по его телу. И Лёнька начал рассказывать старцу о Песках.
Ему хотелось ничего не упустить, ведь и прожил-то он у бабушки лишь неделю… Но столько всего случилось за этот срок!.. Поэтому Лёнька принимался говорить об одном, потом сбивался на другое, возвращался и досадовал, что не может стройно и логично описать свою жизнь в Песках.
Старец Софроний слушал его со всем вниманием, не перебив ни единым словом. Однако внезапно пустынник резко изменился видом: казалось, он весь обратился в слух и с благоговением внимал чему-то, помимо Лёнькиных слов.
– Что с вами, дедушка? – спросил мальчик, прервавшись на полуслове, но старец не отвечал. Он по-прежнему был открыт каким-то таинственным глаголам.
Лёньке не оставалось ничего иного, как подождать. Когда старец наконец обратился к мальчику, лицо его цвело небесной радостью.
– Помедли, чадо, – попросил он и ещё какое-то время с жаром молился. Закончив молитвословие, отец Софроний поднялся с колен и сказал своему гостю:
– Ступай со мною, чадо.
– Куда? – удивился тот.
Седой подвижник приблизился к мальчику и положил ему на плечи свои претруждённые морщинистые руки.
– Желаешь ты зреть деревню свою при самом ея зарождении?
– Пески? – спросил Лёнька и не услышал собственного голоса: сердце его ходило в груди, как колокол.
– Пески, – сказал старец, исподволь любуясь отроком.
…Они оставили солнечную поляну с кельей и вступили под сень первобытного леса. Тут тоже змеилась тропка, и по ней, как показалось Лёньке, ходили чаще.
– Четыре года минуло, как осадил нечестивый Батый град Рязань, – говорил старец, продвигаясь вперёд, – и чрез толикое время взял ея… Не осталось во граде ни единого, кто бы жив был: все испили смертную чашу. И вся земля рязанская опустела. Токмо немногие поселяне милостью Божией избежали смерти от супостатов. Тогда бежали от зловерных в нетронутые пределы, ища княжеской защиты. Да князья нынче худые заступники: междоусобные брани, ненависть братоубийственная и ревнование снедают силы их; а Русь великая стонет стоном, раздираемая в клочки. Вот и возбоялись иные обездоленные оседать по весям, а ушли в самую гущу лесов, идеже не достанут их ни княжеские раздоры, ни алчность ордынских баскаков. Посему однажды и мое уединение нарушил промысел Божий – послал мне соседей в дикий лес. Были то пришлецы рязанские, со скотинкою и скарбом. Как выгнал ворог из отчих домов, так и не ведали покоя в поисках земли обетованной… А открыв мою келию, пришли все, сколь было их, с женами и чадами: поведали о бремени своем и просили, чтобы остаться им по соседству и поставить в пролесках дворы, тако приглянулось им место сие. А наипаче ради Господа Бога просили помолиться за них, и уразумел я, малый служка Божий, что православные души сии вручаются мне для окормления, и помолился Спасителю вкупе с ними.