Я покачал головой.
— Не обязательно. Да, в конце концов, ты должна с этим встретиться, чтобы получить хоть какое-то завершение. Но что плохого в том, чтобы подождать пока?
— Потому что мне нужно это пережить. Мне нужно избавиться от не… — она остановилась.
Я наморщил лоб, когда она закрыла лицо руками.
Я и представить себе не мог, какая душевная боль возникает при потере родителей. Конечно, я не был близок со своими, но они все равно были рядом, хотели и могли помочь мне в случае необходимости. Кроме Селесты, у Наоми было не так много людей. Я опустился перед ней на колени и погладил ее по спине, когда она спряталась. У меня все похолодело при виде ее боли. Я понимал, что лишить ее этого невозможно, но все равно ломал голову в поисках решения.
— Не торопись, — это все, что я мог предложить на данный момент.
— Я в порядке, — она махнула рукой и села прямо.
На ее губах играла небольшая улыбка. Я бы не назвал ее фальшивой. Улыбки Наоми никогда не были фальшивыми. Это были тщательно продуманные конструкции, созданные годами практики.
— Неправда, — пробормотал я. — Поговори со мной. Это касается не только электронной почты.
Она покачала головой, не встречая моего взгляда.
— Наоми, я хочу быть рядом с тобой, но ты должна меня впустить, — я массировал маленькими кружками ее колено. — Ты заслуживаешь того, чтобы быть счастливой. Я могу сказать, когда ты заставляешь себя.
Она встретила мой взгляд, смутившись.
— Что?
— Я вижу, что ты делаешь это постоянно.
Наоми поморщилась, смутившись.
— Это проще. Я не пытаюсь быть фальшивой. Улыбка дается мне легче.
— Я знаю, и я сказал это не для того, чтобы ты чувствовала себя плохо.
— Я… иногда несу в себе много вины. Когда я несчастлива, я чувствую себя виноватой, — объяснила она.
— Почему? — спросил я, любопытный и обеспокоенный.
Глядя на Наоми, которая с трудом подбирала слова, я чувствовал себя как в зеркале. Мне была хорошо знакома эта борьба. Она пыталась скрыть, кто она есть на самом деле.
— Это потому, что ты считаешь, что не заслуживаешь того, чтобы тебя расстраивали? — предположил я.
Она покачала головой.
— Не знаю. Может быть? Скорее, я не думаю, что смогу справиться с этим. Гнев, разочарование и ярость. Финн, я так долго отталкивала это, что это не кажется правильным. Или даже заслуженным.
Я наклонил голову, размышляя.
— Ты считаешь, что эмоции нужно заслужить?
Наоми кивнула, глядя на свои руки.
— Да, в каком-то смысле. В последнее время не происходило ничего такого, из-за чего я могла бы расстраиваться. Все было хорошо.
— Ты можешь злиться из-за того, что произошло целую вечность назад. У чувств нет срока годности. Даже в самые прекрасные дни ты можешь расстраиваться.
Челюсть Наоми сжалась. Я обхватил ее руки и поднес их к губам. Она смотрела, как я целую ее пальцы.
— Могу я отвезти тебя куда-нибудь? Туда, куда я ходил после аварии, когда мне хотелось выпустить пар?
Она кивнула, глядя с нетерпением.
— Да. Мне бы этого хотелось.
— Тебе придется держать это в секрете, — поддразнил я.
Уголки ее глаз сморщились, когда она улыбнулась на этот раз.
— Конечно. Со мной это в безопасности.
Глава Тридцатая
Наоми
На руках и на груди образовалась крапивница. Я надела рубашку с длинным рукавом, чтобы все прикрыть, и последовала за Финном к фургону. Мне казалось, что мое тело вот-вот поглотит чувство вины. Не только из-за мамы, но и из-за того, что я тянула Финна за собой.
Я не могла не смотреть в его сторону каждые несколько минут. Я искала любой признак раздражения. Но его не было. Его брови были беззаботны, а плечи расслаблены, пока он вел нас по дороге, ведущей за город. Приглушенное гудение радио создавало в фургоне ощущение изолированности. Как будто мы были единственными двумя людьми, оставшимися на краю света. Я откинулась на спинку сиденья и уставилась на пасмурное небо. Я не привыкла поддаваться настроению, но сегодня, похоже, была склонна к этому. Вместо того чтобы подумать, что сказать, я прислонилась головой к подголовнику и позволила тишине установиться между нами.
Удивительно, как легко что-то простое, как электронное письмо, переключило меня. Как только я увидела старый адрес моей матери, я почувствовала мертвую тяжесть в груди. Это письмо напомнило мне о том, что я когда-то была, и, возможно, до сих пор остаюсь, претенденткой на звание самой ужасной дочери в мире.
Я ненавидела это чувство. Оно было холодным, мрачным и слишком похожим на ту жизнь, которую выбрала мама. Тепло счастья казалось мне более безопасным и стабильным. Я хотела вернуться к нему, но сил уже не оставалось.