-- В жизнь не поверю, что такие чудовища когда-то водились на земле.
Затем советник спрятал маску в надежном месте.
Музыка переболела сумасшествием и вновь приобрела утерянную гармонию. Морис усердно размахивал дирижерскими палочками, протыкал ими воздух, рисуя в пространстве замысловатые магические знаки, которые, по всей видимости, и наделяли музыку тем волшебством, каким она обладала. Легкая токката лилась на танцующих прямо с потолка, как благословение, посланное свыше. Звуки мелодии филировали, разрастались нотной мозаикой, совокуплялись в мощные аккорды, словно сами танцевали в воздухе. Набирающее темп крещендо доводило танцующих до духовного экстаза. Пары кружились, весело хохотали, распадались и тут же соединялись вновь. Любой кавалер мог вклиниться в любую пару и забрать себе даму. Это даже поощрялось. Под масками были все равны. Все вжились в свои мифические образы, и никто никого не называл по имени. Тронный зал бурлил весельем. Вина было в избытке. Оно, искрясь затаенным огнем, лилось в бокалы и мимо бокалов, в разинутые рты и мимо ртов. Все наперебой кричали изысканные тосты, и ни в одном из них не упоминалось о когда-то произошедшей Вселенской Ошибке. Пили, в основном, за дам или за красивых зверей. Один медведь, танцуя с хрупкой кошкой, у которой был изящный гибкий стан, большие мохнатые уши и длинные усы, прижался к ней почти вплотную и нежно шепнул:
-- Герцогиня, я вас сейчас съем...
-- Что, прямо здесь? -- кошка расхохоталась.
-- Нет. В каком-нибудь мрачном будуаре. Я насажу вас на копье и буду обгладывать маленькими кусочками, -- медведь сжал хрупкую руку герцогини. Та снова захохотала.
-- Говорят, ваше копье слишком короткое и тонкое. Не боитесь сломать?
Медведь обиженно зарычал и смолк. Фиоклит не нашел себе достойной пары, он выплясывал в гордом одиночестве, кружась в самом центре зала, хаотично махая руками и ногами во все мыслимые стороны. Его крючковатая палка то и дело задевала танцующих по самым неприличным местам. Надо заметить, что шут выпил изрядное количество вина и был сейчас, наверное, пьянее всех в черной вселенной. Его шутки уже не смешили, а отпугивали, так как Фиоклит потерял всякое чувство грани между щепетильными выражениями и откровенной пошлостью. Шут часто спотыкался и падал на пол, а его палка отлетала далеко в сторону. Он бежал на карачках, хватал ее, вставал на ноги и продолжал вытворять чудеса неповторимой пляски. Музыка ему была совершенно излишня, он ее даже не слушал, и искренне думал, что чем размашистей движение его рук и ног, тем грациозней выглядит со стороны его танец.
Пьера чуть ли не силой заставили присутствовать на балу. Его праведная душа томилась не то что от участия, но даже от созерцания всех этих пустых развлечений. Он уже две декады подряд ничего не ел, пребывая в строгом посте, и тут его, оторванного от молитв, сунули в самое пеклище человеческих страстей. Жоанна напялила на него белую одежду, а отец надел маску и грозно сказал: "если попытаешься ее снять или уйдешь с бала раньше других, лично отпорю тебя плеткой! И не посмотрю на то, что ты уже взрослый!".
Пьер смирился. Он подумал, что легкий компромисс предпочтительней очередного скандала в их семье. Впрочем, сам факт присутствия на празднике его абсолютно ни чему не обязывал. Младший Ольвинг скромно встал у стеночки и скучающим взором принялся наблюдать за кружащимися парами. При всяком падении Фиоклита, когда его палка отлетала в сторону, а растопыренные ноги задирались вверх, Пьер нехотя улыбался. Он ждал только одного: когда же закончится это неистовство, и он снова сможет уединиться, чтобы открыть драгоценные страницы Священного Манускрипта. Вдруг прямо перед его глазами вспыхнуло белым огнем чье-то платье. Маска совы прочти вплотную приблизилась к его маске. Пьера бросило в жар. Ему не нужно было гадать, кто перед ним стоит, он узнал ее по фигуре. Он бы даже узнал с закрытыми глазами по одному только аромату, исходящему от ее тела. Жар его собственного тела сопровождался обледенением рассудка. Пьер совершенно не соображал, что ему делать. Он опять покраснел до корней волос и был благодарен этой маске, которую только что ненавидел, что она скрывает его болезненную стыдливость. Кастилита замерла, видимо, сама не решаясь заговорить или по наивности ожидая этого подвига от Пьера, потом тихо спросила:
-- А можно вас пригласить на танец?
Принц обомлел. Он не верил, что это происходит на самом деле. В своих тайных "греховных" помыслах он часто представлял себе и ее голос и лицо со жгучими карими глазами. Когда Кастилита слегка щурилась, она была самой красивой на свете. В своих грезах он нередко с ней разговаривал, за нее и за себя придумывал вопросы и ответы. Но реальность оказалась в стократ ярче блеклых вымыслов. Да, сейчас он не видел ее лица, но уже твердо знал, что из всех древних мифических птиц сова являлась самой очаровательной.
-- Я... -- Пьер растерял весь свой словарный запас. -- Я не умею танцевать...
-- Ничего, я вас научу. Я тоже этого не умею, -- Кастилита весело рассмеялась.
Они первый раз в жизни разговаривали друг с другом! Это было сверхъестественно. Пьер, пошатываясь, совершил неловкое встречное движение. По законам бала отказывать было нельзя никому.
-- Я н-не умею... -- Принц совершил еще одну отчаянную попытку к своему спасению, но Кастилита уже схватила его за руку и поволокла в зал.
Пьер чувствовал, как его тело млеет. Одной рукой он неуверенно держал Кастилиту за талию, другой -- сжимал ее нежную хрупкую ладонь. Танцевал он так неловко, что постоянно наступал самому себе на ноги. В миг вылетели из головы и благочестивые молитвы, и Священный Манускрипт. Он видел, осязал, чувствовал и благоговел только перед ее телом. Ее тонкие пальчики ненавязчиво проникли сквозь его пальцы, и Пьера опять бросило в жар. Этот грех в его глазах был столь вопиющ, что чуть ли не приравнивался к совокуплению. Он постоянно пытался отпрянуть, чтобы ненароком не коснуться своею грудью ее груди. На нем, кстати, была маска волка. Полнейшая противоположность его настоящего характера. Кастилита же была более решительна в своих действиях. Она сама подавалась вперед и при всяком удобном случае потиралась талией о его горячее тело. Эти прикосновения для принца были чувственнее ожогов пламени. Он молился: "предвечная Тьма! Мне не будет прощения! Я околдован женщиной! Сколько мне потребуется времени, чтобы замолить этот чудовищный грех?!".
Пока волк и сова неуклюже топтались на одном месте, отец совы высматривал в сборище танцующих собственные жертвы. Альтинор не мог дождаться момента, когда наконец Жоанна и герцог Оранский соединятся в пару. И то, что этот момент долго не наступал, его уже начинало беспокоить. Да, Оранский подавлен совершенным преступлением. Да, они сейчас проявляют крайнюю осторожность. Но не может быть, чтобы они упустили возможность вполне законно насладиться обществом друг друга...
Вот оно! Старший советник чуть не закричал от радости, как малое дитя. Сказка закрутилась по нужному для него сюжету. Лев пригласил лису на танец. Как все удачно было просчитано! Альтинор восхищался собственным умом и его неординарной способностью вычислять поведение людей, словно незатейливые ходы пешек на шахматной доске. Он подошел к столам, где стояла целая толпа винных бутылок, взял три бокала, налил в них общепризнанный эликсир жизни. А в два бокала подлил зелье страсти. То самое, которая ему почти за бесценок вручила колдунья Нида. Сейчас оставалась только одна задача -- не перепутать бокалы. Он поставил их на поднос и осторожно понес.
Музыка дала танцующим маленькую передышку. Жоанна и Оранский отошли к стенке, о чем-то мило беседуя.
-- Выпьем! За славу его величества!
Неожиданный голос заставил обоих вздрогнуть.
-- Не бойтесь, это всего лишь я, -- почти шепотом произнесла обезьяна. -- Пусть я не так красива как вы, но за славу короля выпить имею право.
Оранский лишь молчаливо кивнул, а Жоанна громко подхватила: