Но в совхозах и колхозах, в добывающих отраслях и на оборонных предприятиях с машинами было всегда лучше всего — и заработки больше, и квартиру заиметь можно было быстро, и очередь на машины быстрая. Выбор был скромный, послушать мотор или подобрать комплектацию, не было речи. За хорошую импортную комплектацию и цвет, например серо-голубой «Жигули» ВАЗ-21063, или чёрная «Волга» ГАЗ-24 с красным салоном советские граждане с Кавказа, где социализм всегда был половинчатым, за воротами склада, встав цепью, с ходу предлогами сразу три цены. Для тех, кто иногда выезжал за границу, вообще с машинами не было проблем. У них была валюта или сертификаты Внешпосылторга, так как им часть зарплаты выплачивали валютой страны пребывания, а часть начисляли на счёт Внешэкономбанка и могли расплачиваться ими в магазинах «Березка», где машины стоили вдвое дешевле в пересчёте чеков на рубли. Накопить на «Жигули» получалось даже после одной полугодовой командировки в соцстрану, вроде Монголии. Вполне реально можно было получить автомобиль по государственной лотерее — купив билет за 30 копеек, можно было выиграть ГАЗ-24 стоимостью около 9000 рублей, или «Запорожец» ЗАЗ-966…
С ужасом думалось старику, как живут простые люди при капиталистах на Западе, как пишут в журналах: вся молодёжь в кредитах и долгах и выживает, благодаря лишь родительским пенсиям и помощи, а пенсии тоже, не ахти, чтобы жить и не считать копейки. А о том, чтобы накопить и потом купить машину или квартиру, для простого человека на Западе и речи нет — инфляция и безработица обнуляет всё, не пройдёт и года…
— Насмотрелся я на ваших алтайских октябре 1917 года в Москве на Никитских воротах… — неотложного прервал разглагольствования Глеба Порфирьевича о машинах Виванов, морщась, а потом уже добавил, — а у меня-то тогда «Форд-Т» был с шофёром…
К дежурствам Дениса при Виванове персонал отделения относиться с пониманием, и даже почти полную ставку медсестры для студента, сложенную Гаджиевым из половины вакантной ставки уборщицы и половины ставки временно беременной от Гаджиева медсестры Боголюбовой, воспринимали без зависти, хотя по закону Алёшин не мог совмещать свою работу в морге более, чем с половиной одной ставки, потому что, как один из главных, у терапевтического отделения больницы существовал показатель эффективности работы — количество смертей. Если советский человек умирал в больнице, то автоматически начинается длинный разбор причин, могло последовать лишение премии, профсоюзной бесплатной путёвки в Крым, очереди на мебель или автомобиль. Никто не делает скидку на то, что умер, например, 95-летний человек, а не 50-летний. Каждое отделение билось за то, чтобы смертность была низкая. Для этого делается всё возможное, и усилия Гаджиева не казались со стороны странными. Когда Денис ещё только появится в больнице делать строительные обмеры, при нём в туалете нашего отделения упал старик — ветеран войны — остановка сердца. Дежурный врач и медсёстры и врачи из процедурных бросились к нему. По очереди долго делали массаж сердца. Сбежалось пол больницы: анестезиолог, реаниматолог, заведующий дневным стационаром, врач иглорефлексотерапии, физиотерапевт, кардиоревматолог, ревматолог. Врачей в больнице было много — один врач на двадцать больных, сестёр тоже, примерно одна сестра на двадцать коек, не считая санитарок, лаборантов и уборщиц. Тело старика было всё в ожогах и шрамах, и никак не хотело оживать.
— А может, хватит, никак не заводится! — сказало устало ревматолог.
А дежурный врач ответил:
— Нет, у нас умирать не надо! Не по-советски это…
Тогда они оживили старика, хотя ему было 80. Потом его даже выписали. Если человеку 80 лет, то все знали — он обречён. Лечить его сложно, а перспективы сомнительные. Начинают лечить одно, назначать процедуры и препараты, но вылезают другие проблемы, например, отваливается тромб. Одно практически неизбежно тянет другое и выписать такого пациента сложно. Родственники плачут, рыдают, говорят:
— Как мы его такого заберем? Вы его не долечили, кладите в реанимацию!
Легко сказать — кладите в реанимацию, ведь в реанимационном отделении больницы ограниченное число мест и 90-летний старик без перспективы вылечиться займёт место молодого парня, которого привезут после ДТП или производственной аварии, которого просто физически некуда будет положить, и придётся везти ещё куда-то, теряя драгоценные минуты? А если и там места заняты? Денису за несколько месяцев работы уже довелось насмотреться на родственников стариков, попавших после начала горбачёвской Перестройки в ситуацию резко обострившегося дефицита продуктовую товаром и лекарств. Придя в отчаяние от невозможности за больными стариками ухаживать, они пытались передать их в больницу. Советская медицина была бесплатной, но эти деньги вычитались и зарплаты всех советских людей всю жизнь, по сути являя собой гигантскую страховую систему, поэтому советские люди были вправе это требовать от родной власти. Но в больнице за ними тоже было непросто за ними следить, хотя старики никогда не лежали, не имея возможности встать, позабытые, позаброшенные. Случались и досадные ситуации, когда привозили тунеядцев и страдающими психическими заболеваниями. Ведь и у них тоже случается, к примеру, аппендицит, и их привозят в обычную больницу, оперируют, а потом они лежат среди обычных советских людей. Кричат, бегают, дерутся, нападают на медперсонал…