Когда в полной темноте красные артиллеристы, с трудом спустившись по Большой Дмитровке, прошли к Охотному ряду, свернули по Салтыковскому переулку и двинулись по Петровке, они попали у Кузнецкого Моста в засаду. Трое артиллеристов были убиты на месте, столько же ранены. Офицеры хотели захватить орудия и доставить их к Думе, поэтому старались не стрелять в лошадей. Это спасло остальных солдат от смерти. Отряд красногвардейцев Чикколини всё-таки появился: молодые парни, плохо одетые, из тех, которые вечно ищут себе место работы то грузчиками на Хитровом рынке, то по вывозу нечистот в Управе, с винтовками на верёвочках вместо ремней на обечайках, у некоторых был глупый, даже идиотский вид, будто они вступили в партизаны Красной гвардии не идейно, а по озорству или недоразумению… Сам Чикколини — любитель женщин, скорый в бою на расправу, вплоть до расстрела, шёл в бой как на мальчишескую игру, невыносимо опасную по своим последствиям. Профессиональный революционер, долгие годы скитавшийся по царским тюрьмам, он отвечал в военном комитете за организацию разведки и контрразведки.
Отряд Чикколини в едином порыве с дикими криками бросился на вспышки выстрелов и, потеряв убитыми троих бойцов, заставил офицеров и юнкеров Невзорова в замешательстве отступить. Если бы бой шёл при свете и офицеры видели ничтожную численность нападавших и их военные качества, никто из молодых людей не ушёл бы от Кузнецкого Моста живым…
Полубатарея Давидовского наконец вышла к Большому театру и расположилась поорудийно: одно орудие — справа от Большого театра в тупике у дома N5 для обстрела Мосгордумы, второе орудие в 4-м Спасском переулке у второй пожарной лестницы театра Зимина для обстрела «Метрополя». Стоя в глубине застройки, пушки имели ограниченный сектор обстрела, зато орудийные расчёты за щитками орудий были защищены от косоприцельного огня снайперов, и неспроста — разрывные пули и отменные стрелки у офицеров и юнкеров имелись в избытке…
Но вот к вечеру 29-го октября 1917 года в городе закончился в магазинах и пекарнях хлеб. Не то, что в вагонах на московских станциях или в лабазах, городских складах, в том числе Провиантских, не было зерна — оно было, но его владельцы не собрались отдавать его в для реализации в розницу до окончания боевых действий, до понимания правил игры после окончания сражения — кто будет у власти, кто будет назначить фиксированные цены, Мосгордума или Моссовет, кто будет распределять карточки на хлеб и по какой норме, влияющей на спрос и цену на рынке — Моссовет или Мосгордума, кто будет собирать налоги и коррупционные сборы — Моссовет или Мосгордума. Множество вопросов мучили спекулянтов зерном, и они хлеб решили придержать. Подвоз дров и угля и нефти в жилые дома не осуществляется по этой же причине, хотя станции и склады были забиты коммерческим топливом, приготовленным для продажи частным лицам. Очереди женщин у лавок и магазинов застыли как надгробные памятники. Злобно глядя на серые лица пролетарок, лавочники цедили им сквозь зубы:
— Мы покажем вам как бунтовать! Сдохните от голода, голодранцы со своим Лениным, жрите теперь свои карточки три раза в день!
Самосудные расправы над лавочниками, разгром булочных и лавок патрули красных пресекали жёстко, попавшихся вооружённых уголовников и мародёров прикалывали на месте, ставили к стенке и расстреливали именем революции. Лавки и частные магазины были частью карточной распределительной системы, и после победы нужно было как-то отоваривать карточки — так решили районные Ревкомы и солдатские комитеты — 20 тысяч московских магазинов и лавок не трогать! Погромщиков и преступный элемент расстреливать на месте, хватит с ними играть в свободу для преступников!
Водопровод в городе и в квартирах в центре, и уличные водоразборные краны за Садовыми кольцевыми улицами работал с перебоями из-за недостаточной выработки электроэнергии для насосов. В центральную часть города электроэнергия для освещения домов подавалась с перебоями. Окраины Москвы погрузились во тьму. Заводы и мастерские не работали. Горожане вымотались, устали от очередей за хлебом, бессонниц, тревог за жизнь близких и родных. Квартиранты из домкомов и домовладельцы с дворниками и сторожами дежурили и днём, и ночью с револьверами и ружьями в подъездах, у ворот, во дворах. На митинговых местах у памятника Скобелеву и у Пушкина больше не собирались митинги и любопытные, люди не смогли договориться ни до чего, и теперь там стояли и говорили пушки и пулемёты. Даже на Таганке не было митингов для всех желающих — на Вшивой горке стояло орудие и ожидало снарядов, чтобы подавить артиллерийскую батарею в Кремле у Чудова монастыря, убивающую шрапнелью рабочих и солдат на Тверской, на Смоленской и Якиманке. Патрули обеих сторон зачастую открывали огонь без предупреждения и окрика — отличить в потёмках шинель и фуражку гимназиста, юнкера, офицера, кадета от шинели и фуражки железнодорожника, инженера или врача, а шляпу и пальто учителя от шляпы и пальто партизана-красногвардейца, было затруднительно, поэтому прохожих и зрителей в центре больше не было из-за реальной опасности быть убитым по ошибке. В городе из-за артиллерийских дуэлей пылали пожары, чёрное небо подсвечивали всполохи пламени. Счёт убитых и раненых с обеих сторон в Москве, в том числе некомбатантов пошёл на сотни. Газеты «Правда» и «Известия» напечатали правительственный декрет об аресте вождей этой гражданской войны против Революции и предании их суду революционных трибуналов. Часть московских газет с неохотой, под орудийную канонаду, но перепечатали этот декрет. В московском воздухе витала гарь и дым, зловоние нечистот и предательства…