– Может, она стыдится подруги, а не Роберта? – предположил Саймон.
– Ладно. Ну а что может быть общего у претенциозной дамочки, которая ваяет солнечные часы и носит дизайнерские сумки, с нищим водилой?
– Физическое влечение? – Саймон, похоже, не горел желанием развивать эту тему.
Чарли едва не съязвила: «В смысле – секс?» – но вовремя прикусила язык.
– Между прочим, мистер Хейворт совсем не похож на дальнобойщика.
– Я не знаю ни одного дальнобойщика, – пробормотал Саймон мрачно, словно именно сейчас обнаружил большое упущение в своей жизни.
– Что ж… – Чарли хлопнула его по спине, – теперь наверстаешь. Как найдешь его – кинь мне эсэмэску. Ты не представляешь, как расцветит мой отпуск новость о том, что Роберт Хейворт эмигрировал на хрен в Австралию, лишь бы его Гномон осталась с носом. Хотя нет, я передумала, не надо никаких сообщений. В мой предыдущий отпуск Пруст писал мне минимум раз в день, свинья. Все дела побоку.
Чарли закинула сумку на плечо и принялась собирать вещи. Все, что связано с работой, подождет, а вот объяснение, которое потребовала от нее Оливия, ждать не будет. Отсюда Чарли ехала прямо в аэропорт, и когда она встретится с сестрой, то так просто, как по телефону, не отвертишься. Откуда в ней эта непреодолимая тяга докладывать Оливии обо всех своих ляпах? Только выложив все начистоту, Чарли снова обретала уверенность в себе, и так было всегда, с самого детства. Зато сегодня ей удалось поразить Оливию настолько, что та целых три или даже четыре секунды не могла найти слов. Такого еще не случалось.
– Представления не имею, почему я так поступила, – сказала Чарли сестре. И не соврала.
– У тебя еще есть время, чтобы пораскинуть мозгами и найти правдоподобный ответ, – сообщила ей Оливия, обретя дар речи. – Учти, в Хитроу я задам тот же вопрос.
«Даже если я соображу, чем заткнуть тебе рот, – думала Чарли, – то для себя самой объяснения все равно нет».
Глава третья
За барной стойкой «Звезды» торчит лишь тощий коротышка, длиннолицый и носатый. Насвистывая, он протирает бокалы обтрепанным зеленым полотенцем. Только-только перевалило за полдень, и мы с Ивон – первые клиенты. Подняв глаза, он одаривает нас лошадиной улыбкой. У него странный череп: над ушами впадины, будто голову когда-то сдавили гигантским пинцетом.
Как по-твоему, верно я его описала? Ты ведь вообще определений не даешь. Думаю, не хочешь навязывать людям свое мироощущение и потому используешь самые простые существительные: грузовик, дом, бар. Нет, неверно. Ни разу не слышала от тебя слова «бар». Ты говоришь «пивнушка», что может, наверное, сойти за определение.
Не понимаю, почему я так расстроилась, когда увидела, что в баре никого, за исключением смешного человечка за стойкой. Конечно, я не рассчитывала найти здесь тебя. А если у меня была хоть малейшая надежда – значит, я себя обманывала. Если ты мог прийти сюда выпить, то мог и со мной связаться. Заметив мое разочарование, Ивон сжимает мне руку.
По крайней мере, я точно знаю, что пришла туда, куда надо. Все сомнения исчезли, едва мы с Ивон переступили порог. Рассказывая о «Звезде», ты имел в виду именно этот бар. Меня не удивляет, что ты выбрал заведение в стороне, на берегу реки. Хотя бар и в самом центре города, но с главной улицы Спиллинга не виден – надо пройти по узкому проулку между багетной мастерской и Центром альтернативной медицины, а потом еще вглубь, мимо Блентайр-парка.
Одна узкая комната с барной стойкой в дальнем конце – вот и вся «Звезда». Сырой воздух пахнет пивной пеной и застарелым табачным дымом.
А бармен все улыбается.
– Доброго утречка, леди. Точнее – доброго вам денечка. Чего изволите?
Ясно. Похоже, из юношей, которые разговаривают по-стариковски. С чего, собственно, я расстроилась? Теперь я даже рада, что не нужно выбирать собеседника – просто не из кого. Можно сосредоточиться на том, о чем хотелось спросить.
Стены бара увешаны старыми газетными вырезками в рамках: «Роундесли телеграф», «Роундесли ивнинг пост». Я пригляделась к ближайшей. В одной из колонок рассказ о казни 1903 года на городской площади Спиллинга иллюстрирован снимками: виселица и рядом – незадачливый преступник. Вторая колонка озаглавлена «Фермер из Силсфорда получил приз за лучшего борова». Хозяин и призовой боров по кличке Хрюн, оба крайне гордые, запечатлены на карандашном рисунке.
Слезы застилают глаза. Наконец-то я вижу то, что видел и ты. Твой мир. Вчера твой дом, сегодня бар, где ты часто бываешь. Такое ощущение, будто я на экскурсии по твоей жизни. Я надеялась стать ближе к тебе, но выходит совсем наоборот. Ужасное чувство. Мне кажется, передо мной твое прошлое, а не настоящее, которое я могу разделить с тобой. Я будто в ловушке – за стеклянной стеной или за кольцом желтой полицейской ленты, – и мне никак не дотянуться до тебя. Хочется в голос выкрикнуть твое имя.