Комиссар подходит к Вилейкису, берет конверт и начинает изучать документы. Он бросает взгляд на зевающего красноармейца и тихо говорит:
— В Литву бегут.
— Ясно, — равнодушно расшлепывает тот губы. Голова его запрокинута наверх. Голубые глаза блуждают в небе. Желтоватая бородка лихо торчит. Буденовка надвинута на самый лоб, матерчатая пятиконечная звезда едва держится, и его розовощекое лицо выглядит вполне симпатичным.
— Чудесное утро.
Василевский вскидывает тонкую бровь. «Сволочь, опять за свое принялся».
— У него имеется разрешение на поездку в Минск, товарищ Петров. Он получил его обманным путем в Таганроге. А вот у местного коменданта не спросился. Таким образом, господин Антанас Вилейкис — дезертир.
— Неплохо сформулировано. В этом саду персиков навалом, — мечтательно замечает Петров, шевеля ноздрями. — Давай реагируй, — добавляет он.
— А как?
— Ты еще спрашиваешь?
— Но ты же партийный.
— А ты военный комиссар.
— Вот только воевать и умею.
— Эти гаврики принадлежат военному округу.
— Расстрелять?
— Реагируй.
— А семья?
— Буржуазное семя.
Василевский рвет на клочки одну из бумаг.
— Да вы что! — вскрикивает Вилейкис.
— Молчать!
— Люблю персики, — тон Петрова теперь еще более мечтательный.
На соседних телегах ворочаются пробуждающиеся красноармейцы. Всклокоченные головы и желтые лица выныривают из сена, из-под разномастных шинелей. Один из них спрыгивает с воза и, глядя на Веру, тут же мочится. Мартинукас опускает голову и краснеет. Комиссар, одну за другой, рвет бумаги. Обрывки, словно искусственный снег в театре, падают у его ног.
— Да вы что! — еще раз успевает крикнуть Вилейкис.
«Боже, Боже, как худо все, черт бы тебя побрал, вот влипли, так влипли». Лицо у Анупенко синеет, и он выпячивает свои губы, точно для поцелуя.
«Мы никуда не поедем, мы никуда не поедем. Вот придет Медведенко, я возьму его под руку, и мы пойдем в степь, побредем к Зеленым Курганам, ляжем там на траву, высоко над нами будет голубое небо, Медведенко станет держать меня за руку, он такой некрасивый, но хороший».
— Почему ты смеешься, мама, почему тебе весело, мама? — прашивает Мартинукас, но ответа не слышит.
— У меня нет бумаг… Товарищ комиссар, вы не имеете права… — тонким фальцетом протестует Вилейкис.
— Я вас расстреляю, — вполголоса заявляет Василевский.
— Нас всех?
Петров мусолит указательный палец и смазывает прыщ у себя на загривке.
— Комары покусали.
И снова смотрит на небо.
— Вроде ты сказал «буржуазное семя».
— Сказал.
— Выходит…
— Выходит, так. Давай выполняй.
— Слова такие есть. Хорошие слова. Да, нет. Понял?
— Понял, — повторяет за ним Петров и достает из кармана горсть семечек.
— Хочешь? — предлагает он Василевскому. Тот кривит губы.
— Тебе семечки не подходят. Тебе к лицу австрийки, геройство, проститутки, переодетые гимназистки или…
— Товарищ Петров! — обрывает его Василевский.
Петров отворачивается от комиссара, затем подходит ближайшей телеге и делится семечками с развалившимся на сене красноармейцем. Сразу принимается жонглировать. Кидает семечки себе в рот и мгновенно выплевывает шелуху. Глаза у Петрова прижмурены от удовольствия. «Ловко щелкает, сукин сын», — с завистью поглядывает на него лежащий в телеге парень.
— Как вам не стыдно, — говорит военный комиссар Василевский.
— Как вам не стыдно, — повторяет он еще громче, чтобы все вокруг слышали. — Когда побеждает революция, ей необходимы люди, способные просвещать народ, тот самый народ, что сражается за свободу, а вы, мягкотелые интеллигенты, прячетесь в свой буржуазный мирок, вы… — комиссар не может подобрать слово.
— Ура! — горланит Петров и несколько раз ударяет в ладоши. Семечки по-прежнему летают в воздухе, и шелуха падает на землю. Там, в телеге, кто-то то ли смеется, то ли рыгает.
Василевский нервно хватается за кобуру.
— Вы предали революцию, и я вас за это расстреляю. Эй, товарищи, стройся! — Трое красноармейцев лениво лязгают затворами винтовок.
— У меня кончились патроны, — заявляет один, в волосах у него полным-полно перхоти.
— На парочку, тебе хватит, — мурлычет его сосед.
— Ребетенка тоже? Чего-то я не понял, — невнятно бурчит высоколобый красноармеец.
Слово «расстрелять» какое-то пронырливое и визгливое. Теперь у отца дрожат обе ноги. «Они убьют меня, — наконец понимает Мартинукас. — Я умру и буду неживой».