Медведенко сидит, зажав в горсти свои рыжие усы. Мухи проснулись, ползают по стенам, пытаются лететь. Одна из них усаживается прямо на стол, и он тыльной стороной ладони смахивает на пол крошки со столешницы.
…Сейчас эта маленькая повозка мчится по степи. Пахнет ромашками, Вера обняла Нукаса. Глупости. Она вычеркнула меня, меня больше нет, не существует…
Он слышит выстрелы, но ему теперь все равно. Хотя все-таки поднимается, потому что выстрелы, словно бой часов. Пора отправляться домой. Домой. Надо побриться. Умыться. Приготовить какую-нибудь еду. Забыться надо. Время начать жить.
Они сталкиваются в сенях, Василевский все еще сжимает в руке револьвер.
— Илья.
— Коля.
Друзья юности смотрят друг на друга, но протягивать руку не спешат.
— Может, спрячешь револьвер в кобуру, — говорит Медведенко.
— А вдруг придется и тебя заодно?
— Пока что спрячь лучше.
— Тебя удивляет, что я в этой форме?
— Нет, не удивляет. Удивляться нечему.
— Правильно. Нас в семинарии обманывали. Ты живешь тут?
— Нет. Я здесь учительствую.
— Легально?
— Конечно. Может, хочешь взглянуть на мое временное удостоверение? На этой неделе показывал его пять раз на дню.
— Да, я хочу взглянуть на твое удостоверение.
Медведенко вытаскивает из кармана обтрепанный бумажник, а Василевский убирает оружие в кобуру.
— Все в порядке, — говорит он вскоре. — Может, водка есть?
— В деревне могу разжиться.
— Сегодня вечером мы с тобой напьемся. Если мне удастся избавиться от Петрова…
— От кого?
— От Петрова. От рядового красноармейца Петрова, который держит меня в тисках. А мы с тобой виделись последний раз в Киеве, в Купеческом саду, не так ли?
— Точно. Ты тогда носил другую форму.
Василевский устраивается на ступеньках крыльца, почти там же, где недавно сидела Вера.
— В Гниловском повстречался мне старик-латинист. В очереди стоял за мылом. Прикинулся, что не узнал… Согнулся наш латинист. Кашляет. И глаза уже не те. Это он виноват, что меня выгнали из-за девок. Ну и что с того? Нет, мы обязательно сегодня напьемся, Медведушка.
— А правда, что Колчак крепко укоренился в Сибири?
— Почему ты спрашиваешь об этом?
— Вдруг ты лучше меня информирован?
Василевский сидит на ступеньках и смотрит в сад, весь он как-то заметно одряхлел. По руке у него ползет паук.
— Да не сбегу я никуда, Медведушка. Если сюда придет Петров, ты меня не знаешь.
Он осторожно снимает с руки паука и кладет его на цементную ступеньку.
— Ступай, ступай, счастье, иди себе. А в этом доме есть кто?
— Нет. Сторож живет в пристройке.
— Я вот им, — спокойно и отчетливо произносит Василевский, трогая пальцем кобуру, как будто это гитара, — я им четырех парней уложил, тоже офицеров, прямо в лоб саданул. Малышкин заорал: «Мне насрать на тебя!» — и кулаки сжал, как в театре. И почему все так трусят перед смертью? В селе Морозовском мы расстреляли каждого пятого. Я там такую Аню… Две ночи с нею провел. Хотела плюнуть, да не успела. Между грудями пулю загнал. По подбородку слюна текла, а между грудями кровь. Иногда так просто, Медведушка, выбрать жизнь.
— Ты им веришь?
— Я воевал на стороне Деникина, они взяли меня в плен. Им не хватает спецов. Один из моих бывших солдат на фронте меня узнал. Тогда я уложил четырех товарищей-офицеров и снова начал жить.
Василевский поднялся, отряхнул сзади галифе.
— Пойду отдам приказ зарыть трупы, Медведушка, и вернусь к тебе. А ты раздобудь побольше водки. Напьемся с тобой вспомним семинарию, Ольгу, Лену, старые башмаки, которые ты продал жиду.
— Чьи трупы? — Медведенко тоже поднимается.
— Сегодня мне повезло. Пустили в расход дезертиров. Слава Богу — нерусские. Литовцы какие-то.
Медведенко бежит в сторону двора, неловко выбрасывая ноги куда-то назад. Точь-в-точь как женщина.
Романтический финал
Проходит день. В такую летнюю пору дни походят один на другой, потому что в село Петровское не забредают ни тучки, ни облачка, небо чистое, ветра нет и в помине. Солнце печет, ромашки желтеют в степи, и жухнет высокая трава, делается ломкой. По ночам по дну Миуса ползают огромные жирные раки — трупов в реке нынче хоть отбавляй. Далекие курганы становятся синими после заката, а листва на акациях никнет, и чертовски пахнет абрикосами.
В прибрежном аире тоскуют две постаревшие русалки. Они уже не могут больше приманивать молодых мужчин, у них повыпадали зубы и чешуя не блестит, не сверкает в их хвостах. Раки съедают лучших мужчин, и русалки плачут, они скоро умрут, эти две последние русалки на Украине.