Мне стало обидно. Я мотал головой на каждый предложенный вариант, смутно понимая, что спортом я никогда не занимался, не качался и что это в данной ситуации из рук вон плохо.
– Может ещё как-нибудь,– усмехаясь, сказал он,– в шахматы?
Он уже откровенно надо мной издевался, а я ничего не мог с этим поделать. Он стоял, по-прежнему держа руки в карманах и посмеивался. Я не выдержал. Выбросив вперед руку, я хотел заехать по его наглому лицу, но он увернулся.
– О-о-о!– Какой удар.– Издевательски произнёс он.
Затем провел ряд каких-то своих приёмов, видимо из бокса, после чего я оказался на земле, не оказав никакого сопротивления. Мне больно об этом писать, но это правда. Со словами «иди отдохни» он ушёл.
Я некоторое время продолжал валяться, потом побрёл домой. Что мне ещё оставалось? Я злился сам на себя, на Настю, на этого парня, на свою маму, на препода по информатике – на всех. Я прокрался в свою комнату так, чтобы мама не услышала и не начала расспрашивать. Я лежал и плакал, я не знал, как я пойду на экзамен. Мне казалось, что какой-то Костя Грановский занял моё место, украл мою жизнь и пользуется этим, смеясь надо мной. Сегодня встал, весь день сидел дома, слонялся по квартире. Звонил Женька, спрашивал, чего я не пришёл. Я сказал, что не готов.
24 июня
Мне нестерпимо больно. Мне кажется, что физическая боль была бы даже слабее моей. Я больше не могу. Я не смог справиться с таким же, как я, так о чем можно говорить. Я звонил Насте, но она не отвечала. Ходил в общежитие, но Даша сказала, что она уехала. Я бродил в центре города, но никого там не застал. Я не знал, где она и где он. На универ мне вообще наплевать. Мне на всё наплевать. Я ощущаю свою никчёмность. Я жалок, ни на что не способен. Стоило столько времени думать о Насте, любить её, чтобы всё так закончилось. Сам виноват.
25 июня.
Я не знаю, что делать. Я не хочу так жить. Мне очень грустно и больно. Ещё больнее оттого, что я сам со всём виноват. Я так хотел быть с Настей. Я не хочу быть один. Почему у меня ничего не получается? Веду какие-то глупые дебильные записи. Я не могу не думать обо всём этом, но и думать уже не могу – мне очень больно.
У мамы какой-то аврал на работе, поэтому я почти её не вижу. Это к лучшему – меньше разговоров. Я больше так не могу. Тот парень был прав – я слабый. Наверно, он не виноват в том, что я хуже его.
Я понял, что мне было интересно учиться из-за Насти. Теперь я не хочу возвращаться в этот ВУЗ. Я вообще ничего не хочу. Женька мне не звонил. Хотя я и не надеялся. Мы с ним всегда общались только во время учебы. Как и с Настей. Настоящими друзьями они мне так и не стали. Да и никто не стал. Я один. Я никому не нужен. И сам себе тоже. Я себя презираю. Ненавижу свою слабость, нерешительность, никчемность.
26 июня.
«Сильнее ветра гоните лыжу депрессняка, который мне сбивает крышу»[17]. Настроение упавшее. Тёмно в душе моей. Самому страшно. Накричал на маму. Происходит что-то странное. Я хочу себя изнурить, извратить, изуродовать. Потом тоже самое сделать с окружающими, чтобы отомстить за измордование себя. Хотя где они? Неужели никто не поймет, что со мной что-то происходит, что-то со мной творится? Себя боюсь. Очень.
27 июня.
Всё.
Вампир
Четырнадцатилетняя школьница Оля Краснова, невысокая худенькая девочка со вздернутым носиком и милым пушком на симпатичном личике, понуро брела по двору своего дома. Было двенадцать часов первого дня каникул. Вчера она узнала, что сегодня несколько человек пойдут купаться, а среди них Саша Митрофанов, который ей так нравился. Но мать заставила её разбираться в сарае. Именно в этот день. Специально.
Её мать, Галина Ивановна, сорокапятилетняя бухгалтерша в ООО «Альбатрос», постоянно ругала дочь. В основном, за тройки. Ещё, когда Оля и её подруга Катя пошли в ларёк покупать пиво – они узнали, что завивать волосы нужно на пиво, чтобы лучше держались, а пить его и не собирались – продавщица рассказала об этом Галине Ивановне, и та, даже не разбираясь, порола дочь ремнём и орала, что Оля пошла в отца-алкоголика.
Когда Оля стала чаще выходить гулять в мае во двор, Галина Ивановна продолжала ругать её. Иногда даже не пускала. Оля терпела. Она была очень привязана к бабушке, подолгу разговаривала с ней, они вместе шили платья, но Ольги Робертовны не стало, а Оля не могла с этим смириться. Её в основном воспитывала бабушка, а мать, больше проводившая время с какими-то дядями, чем с семьёй, вдруг решила начать воспитывать Олю, считая, что лучше всего всё запрещать и за всё ругать.