Я открыл холодильник в надежде, что я чего-то не заметил или что там чего-то вкусненькое образовалось, но там, естественно, ничего не было. Говорят, когда в холодильнике нет колбасы, такое впечатление, что там вообще ничего нет. Это точно.
Тут я вспомнил, что у меня есть блинная мука в шкафу. По рецепту на упаковке к смеси полагалось добавить воды или молока. Молока у меня не было. Раньше было сухое, но я давно его съел прямо так. Поэтому я разбавил смесь кипяченой водой и приготовился к блинопечению.
Я обильно смазал сковородку, хорошую, тефалевскую, пахучим растительным маслом и вылил туда порцию раствора. Однако перевернуть изделие мне не удалось – блин сложился вчетверо не хуже фигурки оригами. Я откинул бракованный образец на тарелку, слил лишнее масло и вылил на сковороду новую порцию. Для переворачивания я взял лопаточку поудобнее.
Но коварный блин вновь шлёпнулся на исходную позицию, изменив в полёте свою форму. Я всё-таки дожарил его и стал вспоминать, сколько времени я уже не делал блинов. Оказалось, что никогда. К третьему блину я подошёл со всей основательностью. Когда пришло время переворачивать, я подцепил блин концом лопатки и одним резким движением перевернул его. Он лёг как надо.
Со словами: «Врёшь, не возьмёшь» я продолжил своё дело. Съев блинный брак и доделав свою работу, я понёс тарелку в комнату к телевизору. «И-и-и-и в поединке библиотекаря Василия Потапова с блинами победа присуждается Василию. Аплодисменты», – сказал я, поставив тарелку на стол.
Вечером я позвонил своей маме и сказал, что мне приснилась она и Лида. Мама сказала, что нужно сходить на кладбище. Я решил, что схожу. Вечером я забросил два бульонных кубика в небольшую кастрюльку, довёл до кипения и засыпал туда гречку. В процессе варки вода выпарилась, осталась только гречка с приправой. Я съел её вместе с «братской могилой», завалявшейся в холодильнике, видимо, со времён татаро-монгольского нашествия и замеченной мной только сейчас.
Спать хотелось лечь как можно раньше, но я знал, что не засну, и лёг в десять часов. Долго ворочался. Проснулся опять поздно – почти в полдень. Налил чаю и стал вспоминать, что же мне снилось. А снилась мне снова Лида. День был зимний, много снега. «Мело, мело по всей земле во все пределы»[21] – сразу вспомнил я.
А мы с Лидой сидели на диване в большой светлой комнате, грелись. Мы только что пришли с улицы и пили чай с малиновым вареньем. Лиде было уже лет двадцать и она училась в консерватории. Потом она вытащила откуда-то из-за шкафа большую арфу и стала на ней играть. Хотя в действительности она училась на отделении музыкальной теории и к такому инструменту не могла иметь никакого отношения.
Она сидела посередине комнаты на табуретке и играла какую-то мелодию, читая при этом стихотворение в прозе «Как хороши, как свежи были розы»[22]. Я рассмотрел, что занавески в комнате полосатые, жёлтые с коричневым, и обои какие-то полосатые светло- и тёмно-коричневые, мебель старая, шестидесятых годов, ни телевизора, ни прочей техники нет.
Потом Лида перешла на романс «Утро туманное, утро седое» [23]. Её голос был более высокий, красивый, чем при жизни. Да и в жизни она никогда не пела, не то что романсы, вообще ничего.
Закончив петь, она засунула арфу за шкаф и опять села пить чай. Я молча сидел на диване и вдруг произнёс: «Лида, ты же оставила меня, ушла!». Я не смог в лицо своей жене сказать слово «умерла». Я встал с дивана и хотел уйти оттуда. Она сказала: «Теперь я никуда не уйду».
Я долго валялся в постели и думал, к чему может быть этот сон. Я всё думал, думал, дремал. Про налитый чай я забыл, а есть совершенно не хотелось. Очнулся я часов в пять, встал, умылся, старался привести себя в порядок, но делать этого мне совершенно не хотелось.
Главное, я не считал нужным вставать и куда-то идти, что-то делать. Я хотел снова поспать в надежде, что я во сне поговорю с Лидой и узнаю, что она имела в виду. Есть не хотелось. Но часов в шесть я заставил себя пойти в кухню и разбить в оставшуюся гречку два яйца, чтобы всё вместе подогреть. Еды больше не было. «Завтра непременно надо будет выходить»,– подумал я.
Спать лёг в восемь часов, хотя очень сомневался, что усну. Так и вышло – уснул поздно. А встал рано. Где-то в восемь часов. Чаю не пил (теперь я старался вообще не пить крепкого чаю, чтобы он не мешал сну), сразу стал анализировать увиденное.