Я тогда не понял, как это мельница может петь, но разговор поддержал, про себя сказал, что учусь на филологическом, что я не хотел идти на русскую литературу, так как с детства очень люблю немецкий язык, Гейне, Гёте, Шиллера, но на немецкое отделение не прошёл, пришлось пойти на русское. Она сказала, что можно перевестись или получить два высших образования одновременно, а я согласился с ней, но потом замялся, не зная, как продолжить разговор.
Вдруг она вскочила и побежала, так легко, будто сейчас взлетит, я не раздумывая бросился за ней. Она остановилась у берега и пошла шагом, я нагнал её. Мы ещё долго шли и беседовали обо всём: я болтал о книгах, пересказывал античные мифы, произносил латинские пословицы на языке оригинала; она пела песни, но ни одной из них я не знал. Вообще твёрдо знал я лишь одно, то, что она мне нравится, и я ей, видимо, тоже. Я спросил, как её зовут, она ответила: «Мария». Но, когда я называл её по имени, было не похоже, что её так зовут, она просто не отзывалась, поэтому мысленно я прозвал её Сиреной – именем существа из тех же античных мифов.
Станислав Евгеньевич вытер лицо платком, снова глотнул из чашки кофейно-коньячную смесь и перевёл дух.
– Ну, пока что ничего необычного, – отреагировал Пётр Алексеевич.
– Ты слушай дальше, я проводил её почти до дома, узнал, где она живёт. Я летел домой, как на крыльях. Бабушка моя поворчала, что я поздно возвращаюсь, но впустила. Я плохо спал, ворочался, не мог не думать о Маше, заснул под утро, но бабушка меня рано разбудила и попросила помочь по хозяйству. Это было для меня к лучшему, иначе я сошёл бы с ума, я постоянно думал о Маше, о том, какая она красивая и необычная.
Я пытался заполнить всё свое время, чтобы о ней не думать, не страдать, но всё равно освободился уже к трём часам. Я просто рвался пойти к ней, но убеждал себя, что ещё рано. В четыре я не выдержал и вышел из дома.
Дело в том, что я видел лишь, на какую улицу она свернула, а не в какой дом, но я успокоил себя тем, что там всего шесть домов, и позвонил в первый. Из калитки вышла какая-то бабушка и сказала, что никакой Маши у неё нет, и что на их улице самой старшей девочке десять лет. Но я решил постучаться во все дома. Везде мне ответили то же самое. Последний дом оказался вообще сгоревшим. Я спросил, когда он сгорел, оказалось, что лет десять назад, все, кто там жил, погибли. Я удрученно повернул домой.
Весь следующий месяц я не находил себе места. Вместо того, чтобы собирать фольклор для отчета по практике, я носился как угорелый по деревне, с надеждой, что я случайно встречу её ещё раз. Потом меня осенило, что, возможно, она неверно назвала имя и хотела скрыть адрес, не доверяла мне, всё-таки мы только познакомились.
Тогда я, вспомнив про пресловутую фольклорную практику, начал нагло стучаться в дома для сбора образцов русского устного народного творчества. Между тем я старался выяснить, не знает ли кто красивую девушку лет пятнадцати, с рыжими волосами, которая чудесно поёт, но никто не знал.
Лишь в одном доме какой-то дед сказал, что здесь раньше жила очень молодая и очень красивая девушка, её многие знали, но она уехала в город вместе с родителями, дом они продали, и теперь там живут совершенно другие люди. В общем, фольклор я в итоге собрал, но ничего не узнал, и у меня даже повысилась температура.
– Ну, Станислав Евгеньевич, голубчик, так же нельзя, – прервал неожиданно возникшее молчание Пётр Алексеевич,– вы были молоды, наивны, мало ли что, действительно, не доверяла, может, она и уехала, право, было бы из-за чего волноваться!
– Но Пётр,– возразил Станислав Евгеньевич,– я не по-ни-ма-ю, я человек науки, профессор, доктор филологических наук, я вообще долгое время был атеистом и когда-то вступал в партию, я не-по-ни-ма-ю, как это может быть!
Станислав Евгеньевич встал, попытался пройтись по небольшой кухне, но вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и сел на место. Он жестами показал, что хочет выпить коньяка без кофе и, ободрённый утвердительным кивком оппонента, налил полчашки и опорожнил её залпом.
– Уфф, я же видел её, как я мог забыть сказать тебе, на улице, когда мы шли от университета, это было она, я клянусь, копия она, такая же молодая и рыжеволосая,– воскликнул профессор, от волнения переходя на «ты».