— Сам? — Вишванатан не любил допросы по особой процедуре. Реджеп-бей был исключением, он угрожал ему лично.
— Никто не должен узнать об отравлении. Никто. Только если повар сознается. Только в этом случае. Все, свободен.
Вишванатан шел в тюрьму в совсем упавшем расположении духа. «Если повар сознается». А если нет? Вазир намекнул, что его придется убрать, и это совсем не радовало сыщика.
Ликея
— Нет.
Ликейцы были в чем-то похожи на ромелийцев — должно быть, неторопливостью, основательностью. И в то же время они были совсем другими. В этом городе, более старом, чем Ромулус, и люди были старые — или так лишь казалось из-за местного обычая не брить и не стричь бороды. Такого количества разнообразных бород и усов Алов еще не встречала.
Город теснился на южном склоне спящего вулкана. Здесь не было монументальности Ромулуса, изящества Симиуса или тяжести замков севера. Простые здания в белой штукатурке наползали одно на другое, бурые черепичные крыши перемежались оштукатуренными же куполами; серые плиты мостовой, косые переулки, пересеченные лестницами — и во всем ни единой доли порядка. Город рос, как придется. Издали он был похож на лишайник, покрывающий бок огромного камня. Вот это серое пятно — самая старая часть, агора, академия и главные храмы. Вот этот бурый налет — портовый район со складами, гостиницами и доками. А вот эта рыжеватая корочка — крыши новых кварталов. Новых, впрочем, по местным меркам — они отстроены на месте района, разрушенного извержением вулкана три сотни лет назад.
Ликея — самый большой из старых полисов, хоть и не самый богатый.
Совет полиса встретил Алов под портиком храма бога морей, который считался покровителем Ликеи. Пара десятков старых философов и политиков, сидевших на ступенях, выслушали ее, перекинулись парой слов на своем языке, а затем самый старый из них — или казавшийся старым из-за широченной седой бороды — сказал:
— Нет. Ликея не вступит в войну.
Алов опешила.
— Вы связаны клятвой верности трону Симиуса. Вы должны…
— Мы ничего не должны, девочка. Клятвы — ничто. Силу имеет лишь то, что записано и стало известно всем.
— Союзный договор подписан отцами Ликеи много веков назад.
— И что в нем написано? Ты читала его?
Алов не читала. Она почувствовала, как щеки покрываются предательскими красными пятнами. Мудрец тоже увидел это.
— Он говорит о дружбе и торговле, он говорит о ненападении, об исчислении налогов, о ловле беглых, о покровительстве Империи. Но он не говорит ничего о военной помощи. Поэтому мы говорим тебе «Нет».
— Тогда я прошу вас о помощи сверх договора. Она будет оплачена, — попытка не пытка.
— Ты просишь нас послать наших детей защитить город, который считает себя выше других. И предлагаешь нам золото в обмен на их жизни. Ты хочешь купить их у нас?
— Не купить, а вознаградить их за услугу.
— Но ведь они умрут, и платить ты будешь нам, а не им. А что нам Империя, по большому счету? Огромное далекое чудовище, которое существует в том числе и за наш счет. Мы принимаем его, и готовы жить по его правилам ради тех благ, что оно дарует нам. Но скажи, что изменится здесь, если одну Империю сменит другая?
— Война придет к вам.
— О нет, девочка, едва ли. Я скажу тебе, что будет. Приедет гонец из столицы с вестью о том, что теперь у нас новый император. Или хан. Или сенат. И все. Ликея продолжит стоять.
Алов молчала, ей нечего было возразить.
— А если ничего не меняется, почему мы должны посылать наших детей на смерть?
— Но ведь если завоеватели придут к вам, вы будете сражаться.
— Будем, и умрем здесь, защищая свои дома. Но это будет уже наша война.
Встреча была окончена. Пытаться переспорить философа из Ликеи — все равно, что уговаривать гору подвинуться. Это мог бы попытаться сделать философ из Неаполиса, но уАлов под рукой такого не было.
— В таком случае вынуждена покинуть вас, уважаемые мудрецы, — она слегка поклонилась. — Благодарю за уделенное мне время.
Алов вышла под солнце агоры, накинув на голову капюшон. Она была раздосадована. Причем не тем, что ей не удалось привлечь дополнительные силы на защиту столицы, а тем, что она так опозорилась перед одними из мудрейших людей Империи.
И снова в путь, снова волны мчатся вдаль, окатывая брызгами стройную «Летучую рыбу».
— А может оно и к лучшему, что ликейцы с нами не поехали, — сказал Тимеос.
— Почему?
— Скользкие они какие-то. В других полисах их не любят.
Алов вспомнила, что сам капитан тоже родом откуда-то с Мраморных Островов, то ли из Неаполиса, то ли из Миноса.
— Да и потом, войско-то у них маленькое. Тысячи даже не наберется, пожалуй.
Так вот почему старики отказались выступать с ней. Они тоже боятся. Прикрываются своими договорами и хитрословием, а в основе всего — самый обычный страх. И страх обоснованный, если у них действительно такое маленькое войско. Что ж, пусть и дальше прячутся на своем вулкане. Империя не забудет их, когда все закончится.
В тупике
Хмурое утро, и отчего-то болит голова. Вишванатан шел к великому вазиру и думал. И было о чем.
Повар не сознался. Сначала он держался, ругался, грозил судом, но к концу первого часа особой процедуры обычно все ломаются, и он не стал исключением. Он стал требовать пощады и обещал рассказать все, что знает. Несколько раз Вишванатан прекращал процедуру в надежде услышать хоть какое-то признание, но вместо этого повар снова принимался ругаться и плеваться.
К исходу второго часа пошла информация. Ее было немного, и все сводилось к одному: да, это он, Батыр Сиркежди, отравил Фуркана Бузоглу молоками рыбы-пузырька. Он сделал это потому, что хотел помочь своему племяннику продвинуться по службе, а Проклятый Фуркан был грубиян и мерзкий язычник, и питал к нему, Батыру, лютую ненависть. Однажды Фуркан даже хотел в ссоре отрезать ему палец. Даже если бы не племянник, он бы все равно отравил его, потому что не в силах был сносить издевательства. А сбежал он, потому что боялся, что его преступление вскроется.
Однако сверх этого повар ничего не сообщил. Вишванатан поднажал еще немного, но все было бесполезно. Даже прямой вопрос «Это ты отравил наследника Озхана?» не помог. Повар запричитал и категорически отверг всякие обвинения в этом. И Вишванатан понял, что след оборвался.
Убить повара у него не поднялась рука. Он обработал ему порезы и дал выпить грибного отвара. Это займет его разум на сутки, погрузив в мир причудливых видений, и еще пару дней после он не сможет и двух слов связать, а дальше видно будет.
Ан-Надм тоже был не в духе, видно, плохо спал ночью. Выслушав историю повара, он лишь спросил:
— Ну?
— Мы в тупике. Все следы оборвались. Сабля Гюля это вообще пустышка. Костяной олень — подарок с запада, конечно, но никакого отношения к делу не имеет. Скорее всего, Гюль отобрал его у кого-то из злодеев, которые пробрались в Шемкент. Повар — бесспорный убийца, но и он не травил нашего наследника. Мы снова ни с чем.
— У меня тоже ничего, — сказал ан-Надм понуро. — Ханское семейство — это клубок змей, но, по-видимому, неядовитых. И какие будут предложения?
— Хм… — оба замолчали надолго. — Ну, я вижу еще один вариант, правда, бесперспективный — это Фуркан Бузоглу.
— Бузоглу? Это, кажется, отравленный повар?
— Да. Просто больше некому. Остальных уже всех допросили, и ничего не выяснили.
— Так мы можем додуматься до чего угодно, — отмахнулся ан-Надм. — Ты еще скажи, что во дворце действовала шайка поваров-убийц, один отравил наследника, второй отравил первого, чтобы не осталось следов, и так далее. Это дичь какая-то.
— Вот вы сказали, и я подумал, а ведь может быть и правда так оно и есть. Вопрос — кто за этим стоит… — Вишванатан замолк, уставившись на ан-Надма.
— Что?.. Ты на что сейчас намекнул? Ты считаешь, что я мог все это устроить?