Рузи поднял руку.
— Вот это похоже на правду. Эти якобы горные войска, да и другие слухи — все говорит за этот вариант.
— А четвертый? — напомнил Лангбарт.
— Четвертый вариант — это все остальное. Убийство на почве ревности, происки цветочников или могильщиков — все что угодно. Я, впрочем, не считаю это сколько-нибудь вероятным.
— Остановимся на этом. Нам нужно быть готовыми к возможным последствиям, — голос императора был печален.
— Мы готовы отразить вторжение с Востока. Север, — Исмарк показал на Рузи, — мне кажется, в надежных руках. Надо усилить разведку, чтобы знать наверняка. Четвертый вариант прорабатывают мои люди на Востоке, но едва ли что-то из этого выйдет. Что же касается Золотого заката, — он обвел глазами всех иерархов, — то тут предстоит потрудиться. Это беспокоит меня больше всего.
А меня беспокоит пятый вариант, подумал Фьелль, все время молчавший. Что если верны все остальные?
Разбитое сердце
Тишина была бы полной, если бы не свист ветра в решетчатом шпиле.
Ветер был теплым и дул с востока — оттуда, где за краем облака дыма высились пузатые золоченые купола Шемкента. Оттуда, где лежало мертвое тело ее любимого.
— Я покажу тебе бескрайнюю степь, — говорил он, — мы помчимся с тобой туда, где сходятся земля и небо, и ветер будет развевать наши волосы.
Теплый ветер. Он и сейчас развевал ее волосы, и ей казалось, будто это руки Озхана.
— Я брошу к твоим ногам всю землю.
Далеко внизу была она — земля. Ноги принцессы висели над пустотой, и между ступней она могла бы увидеть крыши и улицы ее города — если б не плотное облако дыма, всегда висевшее над ним. Редкие шпили пронзали его и видели солнце и чистое небо. Там внизу горели тысячи печей, там работали большие машины. Там ковалось богатство и сила империи — но какой ценой? Солнце — размытое пятно в серых небесах, да горечь во рту. Люди как призраки, лишенные теней, прячутся в полумраке каменных закоулков. Факелы, фонари, свечи. Дым, дым, дым.
— Ты будешь видеть солнце всегда.
Там, на Востоке, нет машин; там всегда ясно, всегда лето, и даже дожди там добрые и сладкие. Деревья там ярко-зеленые, пышные и цветут круглый год.
— Ты прекраснее этих цветов.
Только черные сосны растут в замке ее отца. Они никогда не цветут, лишь сухая хвоя ложится на поминальные камни — серые, как сам город, тяжелые и молчаливые.
— Ты — жизнь моя.
И она кончилась. А я? Я осталась в своем городе, темном, туманном. Осталась навсегда. Слеза скатилась по щеке и сорвалась в пропасть, а сердце сжалось в точку.
Она покачала ногами и глубоко вздохнула. Только ветер вокруг. Оттолкнуться руками — и вниз, к поминальным камням.
— Принцесса!
Алов вскрикнула и чуть не свалилась с карниза по-настоящему.
— Провалиться тебе, Ярелл! Ты напугал меня!
Плешивый жрец закатил глаза, забормотал со своим смешным лесным акцентом:
— Так я ж только ради твоего блага… Чтоб ничего не случилось плохого. Тут ведь вона как высоко. Можно упасть вниз и убиться. Насмерть убиться. Пойдем лучше вниз, к землице поближе. Негоже людям так высоко забираться.
Он поправил серое шерстяное рубище и протянул ей руку через перила.
— Пойдемте, прошу вас. Зябко тут, да и уж пора обедать.
— Что за человек ты, а?! Все испортил!
Алов перемахнула через перила, оттолкнув Ярелла, надела туфли и направилась к лестнице. Жрец засеменил следом, бормоча что-то про холодные ветры и мягкую земельку.
— Ненавижу тебя! — тоска внутри Алов превратилась в гнев и выплеснулась на несчастного толстяка. — Крыса похоронная.
— Зачем же вы так, принцесса. Я ведь помочь только хотел.
— Знаю я, чего ты хотел! Думаешь, я не видела, как ты смотришь на меня?
— Да что вы говорите-то такое! — Алов прямо ощутила, как Ярелл позади нее покрылся красными пятнами. — Да я, может быть, любовался вашей красотою, да и все. Да где мне, червю смертному, даже помыслить о том, чтоб вожделеть… Да мне ж и нельзя, обетом связан по гроб жизни своей.
— Что хочешь говори, похотливый старикашка. Все равно тебе не поверю. И в подвал ваш не пойду!
— А вот это зря, это зря. И никакой это не подвал, это святой храм. Сказано: «Яма отворена бысть человекомъ яко пращуры»…
— Да там же воняет у вас!
— Ну, так что ж, если тлен и прах суть основа человеческая. Но когда придет час суда и воскресения мертвых, тление сие прейдет, телеса же преисполнятся благоухания…
— Хватит уже, противно. Не пойду — и точка!
— Ну, вы еще подумайте, подумайте. Я ведь что, я ведь ничего, я ведь не тороплю. Всему свое времечко. Всяк человек к землице припадает, кто к старости, а кто и в отрочестве…
Утомительная винтовая лестница, наконец, кончилась. Алов уже не терпелось поскорей скрыться от назойливого жреца. Она почти бегом вылетела во двор и упала прямо под ноги носильщикам отца. Носилки угрожающе закачались, и миру явился разгневанный император.
— Это все Ярелл, отец! — заявила Алов, поднимаясь на ноги и распихивая слуг, метнувшихся ей на подмогу. — Он опять меня преследует. Хочет заманить к себе на кладбище.
Император погрозил кулаком запыхавшемуся жрецу и хлопнул носильщика по плечу:
— Не стой. А с тобой мне надо поговорить вечером. Будешь к ужину?
— Не знаю, — буркнула принцесса вслед уже удалявшимся носилкам.
Сюрприз
Вишванатан любил работать по ночам. Ночью прохладно, тихо, и никто не мешает.
Впрочем, здесь, в глубоком подземелье, называемом в народе Колодцем, всегда тихо и свежо, даже холодно. Именно сюда перенесли тело убитого наследника, чтобы сохранить его до похорон.
Дело было, в общем-то, ясным: юношу убили, разбив голову канделябром. Но работа есть работа, и тело надо было изучить еще раз более пристально.
Здесь, при неровном свете факелов, Озхан выглядел почти живым. Вишванатан принялся за дело, насвистывая гимн Вайшьямуртхи. Однако вскоре свист прекратился.
Наследник, вне сомнения, умер от раны на голове, но он не был абсолютно здоров до смерти. Размеры зрачков, сосуды в глазах, цвет языка — множество признаков намекало на яд.
Вишванатан даже остановился и минуту стоял неподвижно — прямо посреди работы! — что было для него невероятно.
Он перепроверил еще, но на этот раз только укрепился в подозрении.
— Вот так новость.
Конечно, это могло быть просто совпадение. Ложные признаки, такое бывает сплошь и рядом. Но если это не так, и яд действительно был… Дело тогда приняло бы совсем иной оборот.
Вишванатан совсем разволновался. Постояв еще минуту (немыслимо!), он сдался профессиональному любопытству.
Только один способ поможет выяснить наверняка, был яд или нет. Если он был, то это должен быть совершенно определенный яд, его получают на юге из лепестков одного редкого цветка. Он поражает печень, оставляя в ней особые пузырьки, заполненные свернувшейся кровью. Когда их становится слишком много, человек умирает. Значит, надо смотреть на печень.
Эту часть своей работы Вишванатан не очень любил, но делал так же безупречно, как и все остальные. Через пару минут необычно крупная печень Озхана уже лежала перед ним на столе. На срезе виднелись черные сгустки.
Сомнения развеялись. Наследник был отравлен. Если бы его не убили, он бы умер сам в ближайшее время, от действия самого яда — а он одурманивает и погружает человека в тяжелое забытье, которое может закончиться смертью — либо от поражения печени.
Вишванатан закончил с телом, зафиксировал результаты в дневнике и направился к выходу. Вновь открывшиеся обстоятельства наполнили его тысячью мыслей. Обдумывая их одну за другой, он и не заметил, как вышел из Колодца, покинул дворцовый квартал и побрел по пустынным улицам в сторону дома.
В голову пришла прошлогодняя смерть младшего брата хана, Гази-бея. Он умер от яда, видимо того же самого. И так же как наследник, он отверг единобожие, оставшись верным своему родовому идолу. Едва ли это совпадение.