Из-за зловония никто не обратил внимания, что по этим ручьям поплыли черные пятна. Они навязали на столбах, облепляли стены.
Потом в воздух взлетели большие кувшины и разбились где-то посреди трущоб, взлетели еще и еще. Звук лопающейся керамики разбудил людей, но они пока не понимали, в чем дело. Кое-где люди обнаружили лужи нефти, вытекшей из разбитых кувшинов, и задумались. Но когда они поняли, в чем дело, было поздно. Рой горящих стрел уже поднялся в воздух.
Деревянные лачуги быстро занялись, и пожар начал расходиться по чрезмерно плотной застройке. Люди проснулись, паника охватила их. Плакали женщины и дети, ревели животные. Узкие проходы между домов превратились в ходы муравейника, забитые муравьями, снующими туда и сюда без единой цели. Никто не понимал, что делать, куда бежать. Пламя пожирало квартал за кварталом, и быстро выяснилось, что оно расходится по сточным канавам под городом. Скоро огнем были охвачен весь район, и даже вокруг Махамандира заполыхало.
Кто-то догадался бежать прочь, в соседние районы. Те, кто не был отрезан огнем от стены, бросились к воротам — но лишь для того, чтобы обнаружить запертые створки.
Но сдержать паникующую толпу они не смогли. Запоры подались и поток обезумевших от страха людей хлынул наружу. Стража пыталась остановить его, но была сметена и растоптана, и люди помчались в город.
Впрочем, путь наружу проделали очень немногие. Кто-то не смог добраться до ворот, кто-то даже не подумал об этом. Последней надеждой остался Храм. Те, кто смог, добрались до дверей Храма, сломали их и набились внутрь, и продолжали заходить. Испуганные, обгоревшие, лишившиеся всего, они жались друг к другу, уповая на защиту богов и аватар.
Кто-то обратил внимание, что пламя вокруг Храма какое-то иное. И оно было иным, ибо здесь горел зловонный газ, поднимающийся из пещеры, в которую низвергались нечистоты.
Жар становился невыносимым, языки пламени поднялись до самых небес, и даже капли дождя уже не достигали земли здесь, испаряясь в полете. Люди в храме уже не плакали, они молча молились о спасении.
Но спасения не было. Землю сотряс мощный толчок — взорвался газ в пещере над озером отходов. Храм зашатался и ухнул под землю, разрушаясь в падении, а навстречу ему взметнулись струи огня, но не рыжего древесного, а голубого, горячего и страшного.
Тысячи людей погибли в один миг.
Вишванатан отшатнулся от окна. Слезы хлынули из глаз его, он пал ниц и рыдал, и взывал к Дхармашастре, бодхисатве справедливости. Он не хотел верить тому, что увидел сейчас.
А на улицах города в это время солдаты добивали тех, кто избежал смерти в огне, завершая начатое кровавое дело.
Восход Старого Солнца
Утро пахло гарью, хотя дождь погасил огонь и прибил дым. Небесная вода смыла с мостовых кровь добитых южан, а тела еще затемно были унесены и свалены на пепелище.
Район Лотосов выгорел дотла. От деревянных построек остался только пепел, теперь превратившийся в грязь, каменные дома закоптились и частично обрушились. На месте храма едва виднелась куча каменных обломков: огромное величественное строение разрушилось до основания во время провала. Тут и там из грязи торчали обломки костей. Больше ста тысяч человек нашли свою смерть здесь.
— Закрывайте.
Ан-Надм был в смятении. Ужасающее своей жестокостью деяние, но ведь это на благо страны. Или нет? Разве эти люди были врагами? И какую угрозу они представляли? Что если решение было неверным?
Он совсем запутался и ощутил острую нужду в духовной поддержке.
Темное даже днем помещение храма было пустым и гулким, огонь на алтаре горел вполсилы. Решем-Цедер как всегда корпел над своей книгой.
— Досточтимый Решем-Цедер! — ан-Надм поцеловал протянутую ему руку и спросил, не поднимаясь с колен: — Я потерялся и блуждаю, и не найду пути.
— Ты знаешь путь, — изрек вещий старец, не отрываясь от книги. — Ты страшишься и потому не приемлешь его.
— Я? Знаю?
— Пророчество о войне должно исполниться. Если хан до сих пор не выступил…
— Но это невозможно сейчас!
— Война всегда возможна.
— Но мы обложены со всех сторон! На нас идет большое войско с юга, порт закрыт, и Запад…
— Запад испорчен, — поднял палец пророк. — Он погряз в грехе и мракобесии. Свет Вечного Солнца погас над ним два века назад. Они обречены проиграть.
— И что же мне делать?
— Ударить! Туда, где не ждут!
— Но куда? В порт?
Решем-Цедер повернулся к ан-Надму.
— Нет. В самое слабое место мира. В светлейшего хана.
— Что?
— Хан слаб и глуп, — старик снова отвернулся. — Не разум, но чувства руководят им. Он не сможет исполнить пророчество. Ты — сможешь.
Хан спал неглубоким послеобеденным сном; шум шагов за дверьми пробудил его. Голова болела неописуемо. Он схватил кубок с вином со столика, но руки не слушались, и тот со звоном покатился по мраморным плитам. На мгновение ему показалось, что не вино разлито по полу, а кровь, и страх согнул его пополам. Плохой знак.
Дверь распахнулась, и ан-Надм вошел в опочивальню, а с ним проклятый Девабхакшьяман, снова при оружии — кто вернул его на службу? За ними вошли стражники, не менее чем пятеро. Что они делают здесь?
— Как смеете вы нарушать наш покой? — хотел сказать грозно, но спросонья пустил петуха и скомкал окончание фразы. Получилось смешно.
— Именем Старого Солнца я лишаю тебя державы, — объявил ан-Надм.
Старого Солнца?!
Дыхание перехватило. Новый День, таинственный орден солнцепоклонников, существовал — и наконец, явил себя. Явил там, где его меньше всего ожидали.
— Ты! Ты!.. — только и смог произнести хан.
— Уведите его!
Ноги хана подкосились, но стражники уже схватили его под руки и вытащили в коридор, а дальше словно наступило продолжение сна. Все стало размытым и замедленным. Мимо проплывали фигуры каких-то полузнакомых людей, колонны, пальмы, ступени, и наконец, все закончилось в темноте. Глоток сырого холодного воздуха привел его в чувство. Это была тюрьма.
Диван собрался, как обычно, когда солнце миновало Большой Мавзолей, но хан не появился. Все молчали; напряжение помаленьку росло. Файдуддин-паша выкурил два кальяна, встал и сказал громко, но как бы ни к кому не обращаясь:
— Что-то наверняка произошло.
Это как будто прорвало плотину. Вазиры зашумели, высказывая версии одна за одной. И вдруг все смолкло — ибо открылась дверь, и вошел ан-Надм, но он изменился. Вместо обычного истрепанного халата на нем была черная роба с капюшоном, а на груди на золотой цепи висел медальон в виде солнца в обрамлении множества извивающихся лучей.
— Новый День! — завопил Файдуддин, указывая толстым пальцем на это солнце. — Я говорил вам!
— Да, почтенный Файдуддин, — сказал ан-Надм холодно, и Файдуддин замер, а с ним и остальные. — И что с того?
— Коварные солнцепоклонники…
— Коварные ли?
— Что светлейший хан? — подал голос Абу-Вафик. — Здоров ли?
— Хан в полном порядке. Он заключен в темницу. Все мы с вами видели, в каком состоянии пребывал наш правитель последние недели.
— А ведь это так, — сказал Муизз. — Постоянные истерики, обмороки. Хан растерял силу.
— Растерял силу, — поддакнул ан-Надм. — Смерть сына подкосила его. Он стал слаб телом и духом.
— Да как смеешь ты… — Файдуддин погрозил ему кулачищем, но ан-Надм уверенно перебил его:
— Вспомни, почтенный Файдуддин, что хан сделал с людьми цветов. Разве они заслужили этого?
Все молчали. Пожар и последующую бойню все считали актом беспредельной жестокости, порицали его, ужасались ему — но лишь в душе, не высказывая свою точку зрения вслух из опасения навлечь на себя гнев хана. Ан-Надм это знал, и решил сыграть на этом. Теперь хана нет рядом, и они, возможно, откроются.
Расчет оказался верен. Файдуддин разжал кулаки и сказал, потупившись:
— Я согласен. Пусть он оправдывал это деяние военной необходимостью, это не искупает чудовищной жестокости. Это были мирные люди, даже не воины! Хан не в себе. А если он и в полном уме, так это еще хуже.