— Книга не лжет, — Учтапишек чуть возвысил голос, и ан-Надм почувствовал себя крайне неловко, как будто его уличили в краже на базаре. — Запад силен, но сейчас мы сильнее. Что есть у них? Оружие? А что у нас? У нас есть гнев. Слабый в ярости одолеет сильного. У нас есть время. Мы готовы к войне, а они нет. У нас есть Книга. Значит, с нами Истина.
— Сейчас подходящее время, — продолжил Решем-Цедер. — Войско ангелов развернуло знамена. Трубы играют и бьют барабаны. Джинны и шайтаны в страхе бегут сияния вечного солнца и прячутся в пустынных углах земли, но не будет им спасения. Кому, как не людям Востока вновь разлить свет Истины на земле?
Решем-Цедер умолк и указал кривым пальцем на стену, где красовалось золотое солнце с искривленными лучами и точкой в середине.
— Хан должен выступить сейчас. — Учтапишек говорил спокойно, но в голосе его чувствовался металл. — Или он выступает сейчас — и пожинает славную победу, или не выступает…
Ан-Надм вопросительно поднял бровь. А вот это нехорошо.
— И войска поведут другие.
Список подозреваемых
Кальян получился скверным. Ан-Надм не сделал и трех затяжек, закашлялся и отослал стольника прочь.
Беда.
Он встал, прошелся по комнате и снова сел.
Известие о яде в теле наследника грызло его изнутри, как термит. Кто-то злоумышлял против отпрыска хана! Немыслимо!
Погоди-ка. Но ведь ты же его сам и убил.
Да, я убил. Но я сделал это ради блага страны. Это убийство развяжет нам руки, даст возможность сокрушить нашего вечного врага, притворившегося другом. И потом, я сделал это благородно. Озхан видел свою смерть.
Не то яд. Он убивает исподтишка, незаметно. Оружие подлецов и предателей. И женщин.
Нужно непременно выяснить, кто этот неудавшийся отравитель.
Ум уцепился за новую задачу, как виноградная лоза цепляется своими усиками за подпорки, и оставил самообвинение — на время, конечно.
Во-первых, кто мог это сделать в принципе? Тот, кто имел доступ к пище наследника. То есть члены семьи, слуги и повара.
Поваров ан-Надм выбирал и проверял лично, поэтому за них мог бы поручиться своей головой. Впрочем, надо выяснить, нет ли новых людей на кухне — хан уже, бывало, выкидывал такие фокусы, заменяя проверенных, надежных людей на какой-то сброд с улицы.
Слуги. Наследник распоряжался четырьмя людьми: двое постельничих, оруженосец и писец. Писца приставил ан-Надм, так что он отпадает. Остальных проверим.
Наконец, семья. Вот где змеиное гнездо. Ан-Надм поежился от предстоящего интеллектуального удовольствия.
Младший брат Бугдай скорбен умом и едва ли доживет до тридцатилетия. Отравитель из него никудышный, отбрасываем его.
Красавица Эсме, старше Озхана на десять лет. Эта, пожалуй, могла, да и мотив имеется: устранить наследников по мужской линии и самой занять трон после смерти отца.
Старшие дочери хана, последние оставшиеся в живых дети его первой жены — толстая Севинч и Эмине, которая к своим сорока трем годам так и не вышла замуж и, видимо, уже не выйдет. Эта престарелая любительница кошек, несомненно, могла быть отравительницей. А Севинч, мать семерых детей, ан-Надм исключил: она жила у своего мужа, богатейшего купца по имени Бююкай Пишкин, и во дворце появлялась разве что по праздникам.
Двое младших братьев хана, Шамаль и Самир, тоже отпали, потому что оба уже по нескольку лет кочевали где-то в Степи со своими многотысячными табунами. Хотя в глубине души ан-Надм был недоволен: эти двое были крайне подозрительными типами, от которых можно ждать чего угодно.
Сам покойный. Никогда нельзя исключать самоубийство — хотя в этот раз, похоже, речь о нем точно не шла. Молодой наследник, преспективный политик, скоро свадьба, всегда полон радости и любви к жизни. Нет, это не самоубийство.
Наконец, хан Озмак, величайший из великих. Ан-Надм сглотнул. Был у хана мотивчик. Да еще какой.
— Клянусь Железной Рукой, — кричал тогда Озхан, — Если это не прекратится, я пойду на крайние меры!
— Какие же? — в голосе хана чувствовалось презрение. — Снова сбежишь в Степь? Или, может, в этот раз наберешься храбрости и убьешь меня?
— Нет! Я пойду к людям!
— И что ты им скажешь? Смотрите, вот он я, честный ханский сынок! Восстаньте и убейте моего плохого папочку, чтобы я мог властвовать над вами?
— Нет! Я скажу им, что ты предал Небо! Они не убьют тебя, они отвернутся от тебя.
Удар ниже пояса, — подумал ан-Надм за ширмой. — Наследник умеет убеждать. Из него выйдет хороший государь.
— Что?
— Ты принял Досточтимое Послание! Пусть все знают, что ты осквернил память предков и отказался от Неба.
— Ты не посмеешь!
— Поспорим? — Озхан улыбался.
Да, это мотив. Да что там, почти улика. Конфликт тогда сошел на нет, но Озмак злопамятен. К тому же он очень привязан к своему младшему сыну Бугдаю, а Озхана недолюбливал. И боялся, что тот свергнет его.
Ну и Гюль. Начальник дворцовой стражи волновал вазира больше всего. Мало того что он тоже в подозреваемых, но дело совсем в другом. Если под кроватью действительно прятался он — значит, он теперь знает, кто убил Озхана. Знает, и потому скрывается. Нужно непременно найти его и обезвредить. Причем поскорее. Пожалуй, поисками займется Вишванатан, он кого хочешь из-под земли достанет.
Ан-Надм допил остатки вина и улегся поудобнее. Завтра будет трудный день. Будет расследование, а еще…
Еще надо будет убедить хана начать войну. Всего делов-то.
Возвращаться — плохая примета
В харчевне постоялого двора было шумно и дымно. Посетители заправлялись крепленым пшеничным пивом, отчего их тянуло погорланить песни, каждого свою.
— Будешь чего-нибудь? — толстяк прямо лучился радостью оттого, что сейчас поест. — Нет? Да как же так, матушка, ты это брось. Надобно кушать, ибо живот наш есть средоточие сил.
— Не буду и все тут!
— Ну, хорошо, хорошо. Человек! Человек! — Ярелл поднял руку и даже свистнул. — Да что они тут, голодом нас уморить решили?
Появился тощий половой в замызганном фартуке, и жрец принялся заказывать.
— Давай, дружок, нам для начала хлебушка, да побольше. И маслица к нему. Пиво свежее у вас? Кувшинчик принеси. Или лучше два. И две кружки, — толстяк подмигнул вскинувшейся Алов. — Ну, луку там, зелени — это сам знаешь. Для начала, ага? Потом супу мне принеси, этого вашего, с перцем. Ну и баранины еще какой-нибудь. Вот так пока что. И поскорей давай только, а то мы с голоду помираем.
Половой сцапал протянутые монетки и исчез.
— Ты, матушка, ежели кушать не хочешь, ты не кушай. Ты вот хлебца лучше отведай тутошнего, — Ярелл возобновил атаку, когда на столе появилась корзиночка с нарезанной буханкой. — Один кусочек, чтоб живот хоть не пустой был. Чтоб не захворать.
Алов взяла у него ноздреватый ломтик, намазанный маслом, куснула его и отложила в сторонку.
— Я ведь, матушка моя, не просто так с тобой поехал-то.
— А то я не знаю. Ты же вечно вокруг меня отираешься.
— И вовсе я не отираюсь, а оберегаю покой твой от гроз мирских.
— Ну, называй, как хочешь.
— Так вот я еду на север. О, супчик! — Ярелл набросился на жгучий суп как голодный лев на антилопу.
— Ну, так, а мы куда едем? Разве не на север?
— Пока да, а потом разойдутся дороженьки наши.
— Ну и хвала богам!
— Ох, не знаю, матушка. Ты поедешь к западу, в имение батюшки твоего государя императора. А я помчусь на север, к горам, лесам и болотам.
— Зачем? Что тебе там делать?
— Ох, матушка, не знаю, сказать ли тебе, али промолчать.
— Уж говори, раз начал.
— Дела церковные, матушка. Еду я к нашему верховному жрецу на поклон.
— Ну и что тут такого, что ты не хотел говорить мне? Или ты врешь?
Алов посмотрела в глаза толстяку. Тот замер, не донеся ложку до рта. Что-то неуловимое пронеслось в его глазах — или это дрожащий свет масляной лампы сыграл в отражении? В следующий миг жрец поперхнулся, положил ложку и забормотал дальше: