Надо добивать.
— А если все же случится так, что силы Запада превзойдут наши, и мы проиграем войну — мы все равно выиграем: ведь память о нас пребудет вечно. Память о тебе, о светлейший. Тебя запомнят как того, кто дерзнул перестроить тысячелетний мир. Само это дерзновение — подвиг, недоступный никому из живущих.
Глаза хана остекленели, он задумался глубже обычного; лицо его ничего не выражало.
— Я не знаю, Малик, — сказал он печально. Он не называл ан-Надма по имени с тех пор, как умерла Шамсия. — Я не знаю. Мне нужно подумать.
Неудобные вопросы
Эсме уже позавтракала. Служанка бросила на ан-Надма полный подозрения и недовольства взгляд поверх лицевого платка и скрылась за ширмами. Вазир вздохнул и вступил в комнату.
— О! — Эсме невероятно удивилась. — Дядюшка! Так рано, а ты уже наносишь мне визит. Что с тобой?
— Есть разговор, — ан-Надм уселся на кушетку напротив.
— Ну надо же. У дядюшки есть разговор. — Эсме отправила в рот большую виноградину. — И что же это за разговор?
— Скажи мне… — ан-Надм тоже отщипнул ягоду, сжевал ее и продолжил: — Когда ты последний раз видела брата? Озхана, я имею в виду.
Эсме резко встала. Так резко, что ан-Надм не сразу сообразил, что сидит в присутствии стоящей ханым. Он неуклюже вскочил, едва не опрокинув стол. Вот ведь дочь шайтана! Так быстро поднялась, ничуть не потеряв изящества.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что это я его убила, дядюшка?
— Ты? Нет-нет, что ты! — запротестовал ан-Надм, лихорадочно соображая, как строить беседу дальше. — Совсем не хочу.
— Тогда к чему этот разговор?
— Э-м… Эсме, душа моя… Я ведь, собственно…
— Пытаешься выяснить, что случилось, и кто это сделал, да-да-да.
Ан-Надм кивнул. Чертовка сверлила его своими прекрасными черными глазами, и он терял дар речи.
— Так я повторяю: неужели ты думаешь, что я могла убить моего брата?
Еле собравшись с мыслями, ан-Надм выдавил:
— Я просто проверяю все возможности…
— Ах, все? Ну, и кто там у тебя еще ходит в подозреваемых?
Ан-Надм неопределенно развел руками.
— Все понятно, — Эсме снова села. — Уйди с глаз моих, дядя. Я люблю… любила Озхана. Моего маленького головастика. Он ведь вырос на моих руках.
Она закрыла глаза.
— В ту ночь я была здесь. Это подтвердят Валиде, Гелинджик, Риша, старый евнух Басыт. Можешь допросить их прямо сейчас, пока я не успела их предупредить. Только уходи.
Ан-Надм вышел, как оплеванный. Вот ведь шайтаново отродье. И тридцати лет нет от роду, а так унизила его — великого вазира, родного дядю! И как унизила! Ничего ведь не сказала такого — а он будто вернулся в медресе, когда учитель Фарид нашел у него папирусы с неприличными картинками. Слава Всеотцу, что она никогда не сможет занять престол. Правление такой, как она, было бы ужасно.
Плохо то, что он так и не вполне понял, могла ли она отравить наследника.
Приходя в себя, ан-Надм добрался до дома Эмине Демиркол. Дочь хана и его первой жены жила в большой вилле в восточной части города. Мало кто мог — или хотел — попасть за высокие стены, покрытые желтоватой облезающей штукатуркой. Эмине-ханым жила уединенно.
Дверь открыл лысый опухший евнух.
— Великий вазир ан-Надм, — представился ан-Надм и показал для верности свою обсидиановую печатку.
Узкимтемным коридором они прошли в сад, где в такие часы хозяйка отдыхала после завтрака. Сад тоже был запущен и тенист, а главное — он кишел кошками. Ужасные разноцветные создания носились туда-сюда, карабкались на деревья, дрались. Посреди этого великолепия на кушетке около неработающего фонтана, подобно вишенке на пирожном, возлежала владелица дома.
— Малик, дорогой! — пропела она, приподнимаясь. — Сколько лет, сколько лет прошло!
— Эмине-ханым! Как здоровье? Как ваши… питомцы?
Хозяйка тем временем приняла полулежачее положение.
— Ах, хвала небесам, жаловаться не на что. Асия недавно окотилась, пятеро замечательных малышей. Четверо пятнистых, а пятый весь беленький! — она улыбнулась, став похожей на сморщенную крысу. Неудивительно, что ее никто не берет замуж. — Все великолепно. Кстати, чем обязана в такую рань?
Уж скоро полдень, а ей все рань.
— Кхм… Я… Дражайшая Эмине-ханым, — выдавил ан-Надм. — Позвольте задать вопрос, который, быть может, покажется нескромным… Когда вы последний раз встречались с вашим покойным братом?
Глаза кошатницы тревожно блеснули, но улыбка с лица так и не сошла, разве что сделалась еще более мерзкой.
— Ах, бедный мой братец, — пропела она горестно. — Такой молодой, такая потеря для всех нас… Я так страдала, так плакала, когда узнала о нем…
— Я не видел вас на похоронах, — заметил ан-Надм.
— Ах, я была разбита горем, — лицо Эмине переходило от смеющегося выражения к плачущему. — Я не могла подняться с постели.
Ты лжешь. Я вижу это в твоих глазах.
— Надеюсь, вам уже лучше сейчас?
— Спасибо, Малик, ты такой заботливый, — она погладила его по руке. — Да, мне уже лучше. Знаешь, — она перешла на шепот, — я ведь знала, что он должен умереть.
Вот так дела.
— Мир полнился черными знамениями уже много недель, — Эмине схватила ан-Надма за руку и склонилась к его уху. — Кровавая луна всходила, звери бесновались. Я нашла мертвую птицу у себя на балконе. Она лежала вот так, — ханым показала распростертую позу, — и я сразу поняла, что наш дорогой Озхан долго не протянет. Черный ворон кружил над моим домом и носил в лапах лавровую ветвь. Черный человек с саблей подбирается к нашему наследнику — так я подумала тогда.
Она чокнутая или издевается надо мной.
— Мм… а почему вы ничего не предприняли, чтоб защитить его?
— Как можешь ты говорить такое! Конечно, я пыталась, но ведь мне никто не верит. Я пыталась предупредить… Я рассказала отцу о моих опасениях.
— И что он?
— Конечно, высмеял меня! Ты безумна, сказал он, забудь и думать об этом! Не говори об этом ни с кем, иначе все сочтут тебя сумасшедшей.
Черный человек с саблей — это Гюль. Но хан… Почему он так повел себя? Неужели он?
—Что ж… благодарю, Эмине-ханым, — ан-Надм встал и раскланялся. — Беседа с вами приятна как ничто иное, но меня ждут дела.
— Ах, Малик, кого ты обманываешь, — отмахнулась Эмине. — Ты узнал то, зачем пришел, и я не нужна тебе более… Скажи, Малик. Я безумна?
— Ну что вы, конечно нет! — конечно да, но ты от меня услышишь только то, что хочешь услышать. — Надеюсь, до скорой встречи.
— Счастливого пути, Малик.
У ворот его ожидал Вишванатан.
— Что нового?
— Вишванатан выяснил кое-что.
Узнав про Гюля, покупавшего в аптеке ядовитые цветы, ан-Надм еще сильнее воодушевился. Значит, Гюль. Похоже, клубок начинает распутываться.
След
Хюсню Гюль как сквозь землю провалился. Никто не видел его после смерти Озхана. Он не появлялся на службе, а дома у него Вишванатана встретила заплаканная жена.
— Хюсню пропал, — заявила она, — я молю Всеотца, чтобы он был жив.
Последний раз Гюль виделся с женой в день похорон. Он был какой-то странный, подавленный и тихий, но ничего не говорил. Просто оделся, как обычно, и ушел — якобы на службу.
Ниточка грозила оборваться.
— Ну и где он может быть? — спросил Вишванатан сам себя, и тут же ответил: — Надо спросить кое у кого.
Кое-кем оказался полноватый тип неопределенного возраста и ужасно невзрачной внешности, одетый в пестрый халат и феску. Он сидел в прокуренной чайной «У Ибрагимбека» один, задумчиво потягивая ароматный отвар.
— Садык-джан, мир тебе, — Вишванатан учтиво поклонился.
— И тебе мир, ищейка, — Садык-джан сверкнул золотым зубом и сделал широкий жест рукой. — Присядь, выпей чаю со мной.
— Я разыскиваю одного человека, — сказал сыщик после того как половой ушел, расставив на столе чайную посуду и мисочки с сушеными фруктами. — Это Гюль, он живет здесь на Шелковой улице.