Жрецы Солнца порой могут быть холодны как мрамор. Они ничего не делают без воли Небес.
Так они говорили и ему. Они ненавидели его. Он никогда не хотел ни слушать их, ни поклоняться их богам. Даже перед кончиной, когда отблеск вечного света лег на его лицо. Она словно окоченела, погрузившись в пучины мрачных воспоминаний.
О, он был холоден, жесток, бессердечен, мой повелитель. Но я любила его безгранично. Он был всем для меня, я же в его глазах не стоила ничего.
Это был Чубадай? Сидани раздвинула губы в надменной улыбке.
Этот жирный пират? Он никогда не прикасался ко мне. Он знал, что с ним станется, если он попробует посягнуть на меня.
Итак, твой возлюбленный умер?.. И ты обратила свой гнев против богов?.. Вэньи говорила с трудом, ощущая во рту металлический привкус. Я... я не знаю, что стала бы делать, случись такое со мной.
При чем здесь ты? Он будет жить долго, твой красавец мальчишка, если, конечно, ускользнет от убийц. Мой господин был обречен умереть молодым. Он сохранил свою грацию даже перед уходом. Он... прекрасно ушел. Он лежал, откинувшись на подушки, и мы переругивались, чтобы хоть чем-то себя занять.
Вы ссорились с ним на смертном одре?!
Это было восхитительно! Он упорствовал до последнего вздоха, он богохульствовал, утверждая, что Небеса пусты. Я готова была задушить его, но он умер прежде. Прежде, чем старость иссушила его черты, прежде, чем острый ум его притупился и одряхлел. Он не чадил и не вонял, он вспыхнул и угас, как факел. Улыбка сошла с лица Сидани. Но я все равно никогда не прощу их этих важных, раздутых от собственной спеси жрецов, отказавших ему в помощи. Никогда! Глаза ее засверкали.
Мне следовало бы отвернуться от тебя, тихо сказала Вэньи, если бы я была достаточно тверда в моей вере.
Ты достаточно тверда, девочка. Сидани шагнула к алтарю и обратила лицо к подвешенному над ним светильнику.
Здесь, провозгласила она, здесь ютятся твои боги, твои кумиры. Ты знаешь, что я думаю о них. Ты должна сразиться со мной. Растерзай мою сущность, малышка. Я долго жила на свете и стала наполовину призраком. Вонзи в меня свои коготки. Найди в себе мужество прикончить бесконечность. В голосе ее шелестела печаль. Она была старше Вэньи и гораздо сильнее. За плечами ее дымилась пустота. Вэньи пошатнулась. Опасность. Соблазн. Риск. Усталая плоть не может сражаться. Она нуждается в отдыхе. Боль. Пылающие щеки. Она заглянула в черное лицо.
Твои глаза лгут, сказала она. Черные зрачки вспыхнули. Сидани отпрянула. Вэньи лежала на полу, Сидани стояла над ней на коленях. Северянка, уродка. Вэньи поморщилась. Почему ей в детстве так хотелось походить на них, на этих уродливых, надменных, отвратительных северян. Дурость и ничего больше. Как безобразны их птичьи головы и хищные большие носы, нависающие над острым подбородком. Разве так уж плоха светлая кожа? И глаза цвета морской волны? И вьющиеся волосы островитян? Ее пальцы царапнули светлую поверхность пола. Желудок словно отяжелел и сжался в плотный ощутимый комок. Из прыгающих губ вылетело нечто, похожее на сдавленный хохот. Все эти дни, месяцы, годы она прожила, не зная, какая это мука задыхаться от приступа жуткой, выворачивающей наизнанку тошноты. Неудивительно, что некоторые люди умоляют богов о смерти. Как отвратительно это удушье, как судорожно дергается живот нет, ей не вынести этой муки. Сильные тонкие пальцы погладили ее волосы, отерли с лица испарину. Негромкий голос монотонно изрыгал проклятия. Вэньи подивилась изобретательности Скиталицы.
Не бранись, прошептала она.
Совсем немножко, совсем чуть-чуть, девочка. Сидани растирала ее оледеневшие руки. Потерпи, милая. Это место обратило свой гнев на тебя, мне не стоило ворошить его. Сейчас я перенесу тебя туда, где ты будешь чувствовать себя получше.
Не надо... я не хочу... Стало чуть легче. И все же позывы тошноты продолжали тревожить Вэньи. Она боялась, что ее вывернет на одежду Скиталицы. Новые глаза вспыхнули над ней, яркие, золотистые, освещу удивленное темное лицо. Сильные руки обвились вокруг ее тела. Стало приятно и даже уютно. Но ненадолго. Звучный рассерженный голос произнес:
Ей плохо. Что ты сделала с ней?
Ничего. Вэньи опередила слова Сидани. Ничего, пробормотала она, море... оно так далеко... Волны и кровь... Кровь и волны... Они выплескивались из нее. Безжалостно, неумолимо. День за днем. Месяц за месяцем. Год за годом. Только так. Только она и волны. И удары, гулкие, как звон колокола, сотрясающие и разрывающие ее чрево.
Нет! Ее наставники были строги. Она всегда знала это. Но она не знала, что они так безжалостны. Они проникали в ее лоно, утверждая торжество пустоты. Они обрывали связи. Вдруг она поняла. Он все-таки завязался в ней и сейчас боролся за свою жизнь. Ребенок, плод нежной любви, о котором столько мечтали она и Эсториан, совсем не надеясь, что это в ближайшее время возможно. Он умирал в ней их сын или их дочь, и она ничего не могла с этим поделать.
Что ты сделала с ней? Эсториан говорил гораздо спокойнее. Гнев уже покинул его, уступая место растерянности. Он томился, не зная, что ему делать сейчас. Сидани знала. Ее ловкие руки хлопотали вокруг Вэньи, усмиряя обильное кровотечение тампонами, которые она, казалось, выхватывала из воздуха.
Я думаю, сказала она медленно, когда Вэньи перестала метаться и затихла в полубессознательном забытьи, я думаю, спрашивать здесь надо не с меня. У нее бывали выкидыши прежде? Это слово огнем опалило его мозг.
Выкидыши? Он покачал головой. Эта женщина не понимает, что говорит. Вэньи не может зачать! Ее лоно бесплодно! Заклятие, наложенное жрецами...
Ты забываешь о том, кто ты есть, прервала его Си-дани. Что значат какие-то заклятия перед мощью и славой Солнцерожденного. Неужели никто не научил тебя элементарным вещам? Например, как предохраняться во время любовных игр, если не хочешь обременить свою возлюбленную?
Но это... это варварство! ужаснулся он. Она рассмеялась.
В тебе говорит асанианин. Ее слова звучали сухо, как щелканье бича.
Твоя мать знала, что девушка может понести от тебя, и ничего не сказала тебе об этом? Голова его пошла кругом. Неужели мать понимала, что может произойти, и молчала? И не сделала ничего, чтобы предотвратить несчастье?
Богиня была милосердней к смертным во времена моей молодости, продолжала Сидани усталым голосом, стерев с лица саркастическую усмешку. Сейчас же она холодна как лед и очень небрежна к тому, что несет свет. Я вовсе не виню твою мать, я констатирую факт. Она не прислужница силы она посвящена.
Моя мать не чудовище.
Конечно же, нет, согласилась Сидани. Она хорошая жрица и строгая императрица. Твой отец сделал правильный выбор. Это с какой стороны посмотреть!.. вдруг подумал Эсториан.