Он ненавидел во мне императора, сказал Эсториан глухо и горько.
Он ненавидел в тебе победителя. Кое-кто продолжает считать потомков Солнца захватчиками, несмотря на то, что со времен последней войны сменилось несколько поколений.
Таков я и есть. Эсториан криво усмехнулся. Им не за что любить меня.
Им не за что тебя ненавидеть, сказал Айбуран. И многие, кто знает тебя, начинают понимать это. И Высокий двор, и двор Средний.
Но не те, кто мечтает о появлении мессии.
Ты слишком самолюбив, малыш. Эсториан не мог сдаться ему. Сам не понимал почему, но не мог.
Я знаю, ты желаешь мне только добра, медленно заговорил он. Но также знаю, что ты с легкостью можешь положить меня поперек собственных коленей. И потому не желаю тебя слушать. Вместо того чтобы помочь мне, ты заводишь длин ную речь о моих недостатках. У меня их хватает, я знаю о них больше, чем ктолибо другой.
Тогда скажи сам, чего ты от меня хочешь? Твоя душа заперта на замок. Эсториан качнулся вперед, чуть не коснувшись губами крупного горбатого носа.
Ты оставил меня одного, Айбуран. Почему? Ты мог остаться со мной, ты мог стать моим оплотом, но ты счел за лучшее устраниться.
И как бы все это выглядело? спросил Айбуран. Черный медведь, стоящий за троном, приникший к ушам властителя. Кем бы они посчитали тебя тогда?
Императором-победителем, ответил Эсториан.
Ты звал меня я пришел, сказал Айбуран.
Конечно, пришел. Но здесь уже нет малыша, которого следует опекать. Айбуран встал. Борода скрывала его лицо, но глаза верховного жреца Эндроса qr`kh жесткими.
Я всегда приду, когда вы меня позовете, сир. А теперь позвольте мне удалиться.
С радостью, сказал Эсториан. Это было прекрасно проделано. Эсториан внутренне аплодировал себе. С помощью своей глупости он избавился от единственного оставшегося у него друга, он прогнал прочь своего приемного отца. Теперь его окружали только асанианские лица. Чужие, непроницаемые. И пара золотых глаз, посвечивающих из-под вуали. Они неотрывно следили за ним. Когда он велел всем оставить его, оленеец не двинулся с места.
Кто-то должен охранять вас, сказал он.
Вряд ли они попытаются повторить эту ночь, пробормотал Эсториан. Однако не отослал стража. Пришел рассвет. Он чувствовал это каждой клеткой своего тела. Ломота в костях проходила, делалась сладкой. Он вышел в прихожую, где за занавеской стояла кровать Годри. Там на стене висели боевые доспехи южанина, под ними темнел сундучок с его нехитрым имуществом. Душу Эсториана охватила щемящая жалость. Слез не было. Он отвернулся и быстро пошел вперед, не разбирая дороги. Очнувшись, понял, что стоит в каком-то саду, окруженном стенами, но без крыши. Шел дождь. Мелкий, похожий на изморось, ледяной. Он обернулся. За спиной стоял Кору сан.
Ты вымокнешь, сказал он ему.
Но не растаю, сказал оленеец. Эсториан замер. Этот воин способен шутить? Странно. Черный стражник, сторожевой пес, тень в тени, вырастающая из тени.
Почему вы закрываете лица?
Обычай, сказал оленеец. Предосторожность. Тот, кто не видит лица своего врага...
Воюет не с человеком, а с легионом, продолжил Эсториан. Но только не в твоем случае. Твои глаза выдают тебя. Ты принц Оленея?
Все оленейцы воины, ответил страж и добавил: Мертвый не помнит.
Шши ф Оленей! воскликнул Эсториан. Враг всегда умирает первым. Я знаю этот девиз.
А оленеец вторым. Жизнь теряет цену, как только враг поражен.
Я могу это понять, задумчиво произнес Эсториан. Корусан рассмеялся. Жуткий скрипучий звук в медленно отступающем сумраке таким казался его смех.
Вы вряд ли можете что-то понять, милорд. Вам не известно чувство утраты.
Я потерял отца. Эсториан ощутил резкую боль в сердце.
Все отцы когда-нибудь умирают, сказал Корусан. Так уж устроен мир.
Я вижу, с тобой ничего подобного не случалось.
Неужели вы думаете, что нас породила земля? Мы тоже люди, Солнечный лорд. Мечи и вуаль не делают нас другими.
Сколько тебе лет, мальчик? Оленеец не торопился с ответом.
Пятнадцать, сказал он спокойно. А вам?
Я думал, каждый знает мой возраст до часа.
Двадцать два года, двенадцать циклов Ясной Луны без двух дней, сказал Корусан и, помолчав, добавил: Плюс пять оборотов песочных часов и еще полоборота. Эсториан, пораженный, молчал.
Ходят слухи, продолжал оленеец, что вы проживете сто лет, если никто не убьет вас прежде.
Ты находишься здесь, чтобы предотвратить это если , сказал Эсториан.
О да, подтвердил Корусан, никто не сумеет убить вас, пока я нахожусь рядом с вами, кроме меня самого. Подарите мне эту привилегию, милорд. Эсториан рассмеялся. Это был первый его искренний смех с тех пор, как он приехал в Кундри'дж-Асан. Он, казалось, прогнал обступившую их темноту.
Что ж, оленеец. Мне кажется, ты достоин того, чтобы вручить тебе свою жизнь. Он протянул ему руку. Пожатие оленейца было горячим и крепким. В нем ощущалась сила, способная дробить кости. Эсториан спокойно вытерпел боль. Это было ужасно. Это было прекрасно. Это поднимало настроение и волновало кровь. Корусан пришел в бешенство, когда понял, что в покои его врага проник убийца. Такое вмешательство посторонних сил могло свести его собственные планы на нет. Он побежал за ним, одержимый одним чувством догнать и убить. Он не думал о том, что под черной одеждой оленейца может скрываться один из его братьев. На такой гнусный шаг не пойдет ни один воин, носящий вуаль. А кровь ряженой куклы, посланной магами или кем-нибудь там еще, стоит недорого. Он не стал обнажать меча. Меч слишком хорош для злодея. Впрочем, даже ножом он никогда не ударил бы его в спину, он предпочел бы схватиться с ублюдком лицом к лицу, но слуга черного короля нуждался в его помощи. Он заколол марионетку, но слугу все равно не спас и тут же пожалел о своем поступке, который никак не пятнал его чести, но все же оставил после себя неприятное ощущение. Впрочем, это ощущение вскоре прошло. Его сменили уверенность и спокойствие. Отныне жизнь врага безраздельно принадлежала ему. Он не уступит ее никому другому и даже не позволит черному королю добровольно уйти из мира сего, если тому вдруг придет в голову подобная идея. Определив его участь, он уже не даст врагу избежать ее, он станет самой черной его тенью. И ему вовсе не помешает то, что он сейчас почти восхищается им. Этому мокрому от дождя баловню судьбы даже и в голову не приходит, что Корусан намерен воспользоваться дарованной ему привилегией. Он слишком высокомерен для этого, слишком ребячлив. Корусан чувствовал, как в кости его забирается ломота, как ноют старые шрамы. Он был болезненным существом, но, слава Небу, дожил до этого дня и сумеет прожить достаточно дней или циклов, чтобы исполнить свое предназначение. Он поморщился и чихнул. Львиные темно-золотые глаза расширились.