Выбрать главу

Но в корне изменился облик деревень, расположенных на старом большаке. Время, война, послевоенное строительство и благоустройство сельской жизни изменили вид старинного торгового пути между городами Истрой и Рузой. Точнее, такого пути уже не существует. Автобусное сообщение на бывшем тракте поддерживается лишь с деревней Онуфриево, приютившейся на берегу большого Тростенского озера.

По дороге от железнодорожной станции Новоиерусалимская до села Мансурова советуем не пропустить деревню Леонове и село Кострово. Оба селения схожи в планировке друг с другом, окружены живописнейшими лесными далями. Это типичные поселения вдоль крупных дорожных магистралей. Дома здесь поставлены фасадами к тракту, ныне современному шоссе. Причем хозяев северной стороны, видимо, не смущало отсутствие солнечного света в их избах, столь велика была сила традиционной постановки срубов. А именно через Леонове и Кострово тракт проходит с востока на запад, так что окна изб смотрят на север и на юг. Деревни же на проселках обычно избегают подобной ориентации.

Застройка в Леонове и Кострове в основном послевоенная. Дома более раннего времени редки. В деревне Леоново сохранился дом 1920-х годов с трехскатною крышей. Здесь представляет интерес окно светелки, сработанное по старым традиционным мотивам. Сруб же дома обшит досками, выкрашенными в масляную зеленую краску. Резьба наличников окон сквозная, непривлекательная.

В Кострове есть дом с интересными причелинами чердачного окна, но опять же обшитый досками сруб не отличается от остальных домов на селе и построен, вероятно, не ранее 20-х годов нашего времени.

Село Мансурове, от которого мы ждали особенных встреч с народным творчеством, к сожалению, не сохранило примечательных построек. До сих пор видны следы войны: оборванная цепь застройки улиц, места сожженных захватчиками домов, поросшие бурьяном. Лишь проселочные дороги напоминают о планировке когда-то большого села.

Мансурово расположено на перекрестке старого тракта с большаком на Петрово и проселком на деревню Воскресении. Ныне в селе застроен лишь проселок на Воскресенки. В направлении на Онуфриево и Петрово дома не сохранились. Они были сожжены в 41-м отступавшими фашистами. Сейчас мы уже не узнаем, сколько плотницких солнц погибло в огне. Только будут говорить нам по деревням старожилы, что в Сорокине было двадцать четыре двора, осталось четыре, в деревне Львове - двадцать шесть, сожгли двадцать два.

Обливали керосином. Мы видели кинохронику: солдат с канистрой за плечами, в руках шланг. Избы занимаются сразу. Еще бы, выдержанные сухие сосновые да еловые венцы! Солдат все делает быстро, автоматически. Лицо деловито. Выражения глаз за моментальным кадром мы не успели заметить. Впрочем, у всех в памяти лик фашизма.

Горели избы Подмосковья. Ставни, наличники, причелины... Погибали в огне, унося с собою не запечатленный на фотопленках образ плотницкого искусства. Остались единицы, уцелевшие чудом. И сейчас мы зримо представляли пылающие гневом глаза советского воина-плотника, стоящего в освобожденной деревне перед дымящимися развалинами. Та изба не им была рублена, не его хозяйка вешала на окнах вышитые занавески, но в гибели крестьянского жилища была ужасающая несправедливость, вызывающая ярость и жажду боя, имя которому подвиг.

Мы шли дальше, воскрешая тревожные образы 41-го года. Война ушла, оставив пепелища. Надо было строиться, жить. Мужчинам* пахать землю, женщинам рожать детей. Любили строиться на старых, искони выбранных местах. На месте пепелищ вырастали пахнущие свежей щепой новые срубы. Так было всегда, от набегов татар до коричневой чумы. Побеждала неистребимая жизнь. Еще краше вставали из пепла села.

В деревне Воскресении, в двух верстах от Мансурова, рубили избы в старых традициях: о трех красных окнах на улицу, крыши фронтоном на два ската или колпаком. Но ничто не проходит бесследно. Новые плотники уже не могли вернуть домам их былую красоту строительной логики. Остался на краю деревни под № 31 дом о четырех красных окнах. Остался как память о плотницком мастерстве.