© František Stavinoha, 1968, 1975, 1976, 1981
Из сборника «Не любить — наказуемо» (1968)
СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ
Окно моей спальни обращено на восток. И хотя на нем закреплено тяжелое проржавевшее жалюзи, летом я никогда не опускаю его на ночь. Фундамент моего дома достаточно высок, и прохожие с шоссе не могут ко мне заглянуть.
А я не представляю себе более прекрасного пробуждения, чем пробуждение от лучей восходящего солнца.
Шестьдесят — это годы, когда человек способен утешаться даже малыми житейскими радостями, которых лет двадцать назад он и не замечал. Насладиться этим в полной мере мешает лишь сожаление, что подобная философия приходит, когда ты уже достиг определенного возраста.
Однажды (как давно это было!) я все-таки осознал неизбежность собственной смерти, и это меня тогда потрясло.
В зрелом возрасте я стал понимать, что в нужный момент природа начинает готовить человека к уходу из жизни и если человек умирает от старости, то покидает мир без сожаления. Были моменты, когда я умер бы не колеблясь, когда сто раз, так ни на что и не решившись, я испытывал свою душу и руки, стараясь убедиться, хватит ли у меня сил, чтобы свести счеты с собственной жизнью. Я и поныне не уверен, что тогдашние мысли достойны осуждения.
Были минуты, которых я стыжусь гораздо больше.
Сейчас, когда по прежней моей теории природе пора бы начинать исподволь готовить меня к мысли о скромных похоронах под звуки духового оркестра пожарников и при участии моих бывших учеников (если, конечно, кто-то из них все-таки явится), подобная картина представляется мне достаточно комичной. Моя воспитанница Ирена будет плестись за гробом, притворно хлюпая носом, а после похорон они с мужем, удачливым журналистом из Брно, поспешат перестроить мой домик и превратят его в очаровательную дачу. Мою красивую старинную мебель сожгут во дворе, стены размалюют крикливыми зигзагами, а на месте маленькой цветущей альпийской горки соорудят зловонный гараж.
На их плохо скрываемые планы я пока еще в силах ответить словами моего бывшего ученика Бржетислава Плетихи, который с истинным наслаждением шокировал меня чудовищным винегретом из прописных школьных истин: «Того, бог даст, не будет, чтобы чешский король, на погруженное в воду тело которого действует выталкивающая сила, равнялся квадрату гипотенузы!»
Когда я проснулся, золотые солнечные зайчики уже плясали на стенах моей комнаты. Я поглядел в окно и по солнцу определил приблизительное время.
С прибывающими годами мне жаль каждой прожитой напрасно минуты. По солнцу было самое меньшее семь часов. Я быстро пожарил яичницу из нескольких яиц — завтракаю я сытно, зато вовсе не ужинаю и в обед ем мало.
Позавтракав, я уложил в рюкзак скатанное одеяло, горбушку хлеба и бутылку пива и, взяв удочку, отправился на реку.
Сколько себя помню, я всегда любил этот спокойный и ласковый, впрочем временами коварный и бурный, горный поток. За долгие годы нашего знакомства он не раз менял свой облик. В половодье, когда льют затяжные дожди, он несет ил, песок и мелкие камни, обдирая дно в иных местах чуть не до твердых пород, сглаживает острые выступы небольших прибрежных утесов, подмытые берега рушатся и, подхваченные водой, оседают в других местах. Хотя река меняется, но в своей вечной изменчивости остается прежней. Она дает мне уверенность, а я ей — свою бесполезную любовь.
Меня считают отменным рыболовом, но моя удочка — это лишь камуфляж, ее назначение — скрыть мою потребность даже в дождливый осенний день просто так бывать у реки и, вслушиваясь в тихий говор шлюзов у плотины, предаваться воспоминаниям.
Будь я без удочки, знакомые из городка сочли бы меня эдакой Викторкой[1] мужского пола, а этого бы мне не хотелось, и потому одно чудачество я прикрываю другим.
Река не обидит. В ней нет бессмысленной человеческой жестокости. И если даже в припадке весеннего неистовства она унесла у какого-нибудь бедолаги хлевушок с козой (о боже, куда подевались все эти белые козочки с добродушными и бесовскими мордочками, которых мои ученики пасли на косогорах?), то во сто крат вознаградила его другим: приработками на электростанции и щедростью рыбных богатств.
Под плотиной вода выбила глубокую вымоину. С пятиметровой бетонной стены я, изогнувшись ласточкой, кидался в реку на радость Элишке и отпугивал огромную одинокую форель, которая и сейчас приходит сюда, хотя вымоина уже не так глубока.
1
Викторка — героиня известного романа «Бабушка» классика чешской литературы Божены Немцовой (1820—1862). —