— Нет, ну вы представляете, насколько это огромный прорыв в науке, — тараторила Ханджи, неотрывно пялясь в небольшой голографический экран. — Хочу изучить его, хочу вскрыть и обследовать каждую клеточку его юного тела. Аж руки чешутся.
Майк опасливо покосился на Зоэ и чуть отодвинулся в сторону. Леви стиснул в руке её голову и повернул к себе.
— Очкастая, если ты сейчас же не заткнёшься, я раскрою тебе череп.
Ханджи захихикала и широко улыбнулась.
— Ой, какой ты злюка, — она нарочно потыкала пальцами в его живот. — Страшный и злой маленький дядька.
Леви цыкнул и сжал ладонь. Ханджи запищала от боли.
— Хорошо-хорошо, я больше не буду, — взмолилась она.
Аккерман устало вздохнул и отпустил Зоэ.
Дверь их жилого блока с протяжным шипением отъехала в сторону, и в комнату твёрдой походкой вошёл Эрвин. А вот и источник скверного настроения. Почему-то всегда, когда Леви чувствовал себя нехорошо, появлялся Смит, и самочувствие ухудшалось ещё больше.
— Хорошо, вы все в сборе, — начал Эрвин напряжённым голосом.
Его редко можно было видеть беспокойным, хладнокровие было частью его естества. Впрочем, Леви говорил с ним на днях на предстоящую тему, потому знал причину его нетипичного состояния.
— Что-то срочное? — насторожилась Зоэ. — Зачем нас надо было собирать вместе?
— Да, — кивнул Эрвин. — Мы завершаем первый этап.
— Уже? — воскликнул Майк. — Планировалось же завершить его к концу года. К чему такая спешка?
— Планировалось, — подтвердил Эрвин, — но в этот раз план дал сбой. У Пиксиса был свой человек среди военных, и на днях он доложил об их повышенной активности. Как позже выяснилось, под предлогом массовых учений, военные начали стягивать войска к границам всех городов, особенно большое количество было замечено около столицы и города N.
После этих слов воцарилось молчание, собравшиеся бросали друг на друга нервные взгляды.
— Но, может, военные действительно решили устроить учения? — пожала плечами Ханджи.
— Это маловероятно, — парировал Эрвин. — Военный комитет заключил сделку с Чистильщиками, а насколько нам известно, эти две организации не особо ладят друг с другом. Леви, Кенни ничего не упоминал об этом?
Леви скривил недовольное лицо и покачал головой — вот только упоминание дяди из уст Смита ему сейчас не хватало.
— Мы не настолько близки, чтобы обсуждать политику, — отмахнулся Аккерман.
— Так или иначе, — продолжил Эрвин, — завтра я возвращаюсь на базу и начну приготовления ко второму этапу.
— Подожди, завтра? — взбаламутилась Зоэ. — Ты что же, не останешься на наши игры?
— А что делать с новенькими? — вслед за ней вопросил Майк.
Вот этот вопрос был более интересен. Обычно Эрвин сам занимался этим делом, у него язык был подвешен что надо, любого мог заговорить. Гений политических игр и интриг, что-что, а этого у него было не отнять. Неужели он хочет спихнуть всю работу на них?
— Оставляю новичков на вас, — будто в подтверждение ответил Эрвин. — Объясните им после игр всю ситуацию и незаметно проведите до позиции. Уверен, они поймут сложившуюся ситуацию и присоединятся к нам.
Ну да, конечно, кто же ещё.
— Опять сваливаешь свою работу на подчинённых, — проворчал Леви, отлепляя себя от дивана. — Годы идут, а ты совсем не меняешься, всё такой же напыщенный эксплуататор.
Леви презрительно посмотрел на Эрвина и направился к выходу.
— Эй, ты куда? — крикнула ему вслед Ханджи.
— Пойду подышу нормальным воздухом, — бросил напоследок Леви, — а то этот пахнет гнильцой.
— Опять он ведёт себя, как обиженный ребёнок, — пробубнила Ханджи, когда дверь за Леви закрылась. — Какой же проблемный парень.
Леви прошёл несколько свободных коридоров, пересёк насквозь комнату управления, спустился на пару этажей вниз по металлическим гулким ступеням лестницы и вышел к нижним ярусам манежа. Он нередко сюда приходил, чтобы побыть наедине с собой и отдохнуть от людей. Это было так странно: место, забравшее у него семью, дом и шанс на относительно нормальную жизнь, теперь стало единственным, которое могло утешить его больное сердце. Оно хранило в себе много воспоминаний: людские голоса, взгляды, улыбки, смех и слёзы. Оно впитывало в себя всё это, будто губка пролитую воду, а затем тонкими струйками возвращало человеку то, в чём он так отчаянно нуждался, — память прожитых дней, его успехи, его ошибки, приобретения и потери. Здесь пересекалось прошлое и настоящее, вплеталось друг в друга тонкими серебристыми нитями, создавая невесомое, практически невидимое покрывало. И каждый, кто хоть на мгновение заглядывал в эту обитель, приносил с собой новую нить, чтобы та стала частью большой общей истории.
Леви вышел из тени прохода и прищурился, спасая глаза от яркого искусственного света прожекторов. Он не видел солнечного света уже несколько недель, а может, и месяцев. Запертый в этой огромной белой клетке, Леви потерял счёт времени, дни сливались один с другим, формируя один огромный бесформенный ком. Только часы и искусственное цифровое солнце настенных дисплеев, сменяющее такие же мёртвые луну и звёзды, напоминали, что время не остановило свой ход. Леви прошёл к бортику, обвёл глазами площадки и глубоко вдохнул. Нос уловил горький запах сигаретного дыма, взгляд замер на мужской фигуре, облокачивающейся на стеклянный бортик и затягивающейся тонкой белой сигаретой. Самокрутка из табака далеко не первого сорта — запросто можно было определить это по резкому, нетипичному запаху, — такие сейчас курили только те, у кого было не так много денег, или же отбитые на голову фанатики, застрявшие во временах, когда люди ещё носили с собой бумажные документы. Одним из таких был Кенни; Леви с детства помнил эту вонь — даже когда мать доживала свои последние минуты, в тёмной сырой комнате, над кроватью с иссохшим маленьким телом, клубился тяжёлый серый дым, а тонкие и длинные мужские пальцы стряхивали пепел с тлеющего кончика сигареты на пыльный провалившийся пол. Прошло двадцать с лишним лет, а ничего не изменилось. Правильней было бы не обращать на этого человека внимания и просто отойти подальше, но два образа наложились друг на друга, ненависть к одному перешла к другому, и слова сами полились рекой.
— Здесь нельзя курить.
Мужчина обернул к нему своё заросшее светлой бородой лицо.
— Прошу прощения? — растерялся тот, явно пребывая глубоко в своих мыслях.
— На Арене запрещено курить, — повторил Леви, кривя носом. — Хотите затянуться — поднимайтесь наверх или используйте ла́кос.
Лакосом называлась небольшая капсула, заполненная жидким никотином, которая закладывалась за щёку или под язык. По мере таяния капсулы во рту, никотин медленно проникал в кровь, даря человеку чувства расслабленности и спокойствия. Он был разработан одной из мировых табачных компаний около двенадцати лет назад. Имея в своей линейке десятки различных вкусов, лакос не только стал альтернативой горькому курительному табаку, но и довольно быстро вытеснил его с рынка. Но, по мнению Леви, он был такой же дрянью, как сигареты и жевательный табак.
Мужчина взглянул на сигарету в руке.
— Ох, прошу прощения, лень было подниматься на поверхность, думал, успею тихонько выкурить одну. — Он затушил кончик сигареты о стекло и запульнул окурок в глубь трибун. Леви тихонько цыкнул. — Не говорите никому, хорошо?