Днем, не посоветовавшись с дедушкой, Андрюша поставил капканы в кустах, недалеко от избушки. Ему очень хотелось поймать лису — красную, огненную — маме в подарок, но капканы простояли ночь, и не только лиса, даже мышка не попала в его ловушки. Он рассказал дедушке о своей неудаче и о том, что вычитал в книгах о капканном лове.
— В книгах-то, может, и правильно написано, да ты сделал неправильно…
Перед вечером дедушка ошпарил кипятком капканы и протер их какой-то душистой травой досуха.
— Капканы ты брал руками? — спрашивал дедушка и сам же отвечал: — Брал. А зверек-то человеческий дух шибко чует. Неделю простоит такой капкан, зверушки рядом будут ходить, а не попадут.
В ближнем ложке, в кустарниках, дедушка сам поставил капканы. К обглоданным косачиным головкам зверек мог подойти только с одной стороны, и здесь, на пути, хорошо был замаскирован капкан. Заровняв снежок палочкой, дедушка засыпал свои следы снегом.
Поставив второй капкан так же аккуратно, как первый, он сказал:
— Вот теперь посмотрим, какие такие они тут бродят, зверушки.
Андрюша все старался запомнить, что и как делает дедушка. Он так верил в знания дедушки, что ночью не один раз просыпался и прислушивался — не кричит ли попавший в капкан зверек?
Рано утром они снова посидели в скрадке, но добыли только пару косачей. Птица почему-то не летела, и дедушка объяснил это перекочевкой косачей в другие лога.
— Может, ночью лиса их потревожила… Она хитрющая, заметит, где косачи зарываются в снег на ночевку, даст им успокоиться, а потом и начнет чередить…
На обратном пути Андрюша забежал посмотреть капканы и вернулся в избушку с замерзшим горностаем.
— Ну вот, видишь, значит, зверек есть, да взять его надо умеючи… — сказал дедушка. — В этом деле большая сноровка нужна…
Иногда Андрюша уходил один; он терпеливо дожидался прилета косачей, стрелял раз-другой, а после зари долго просматривал лог и все березовые колки — не сидят ли где на деревьях косачи.
Как-то вечером, устанавливая на новом месте капканы, Андрюша увидел стайку косачей над соседним логом. Утром они с дедушкой построили там балаган и добыли тройку птиц. Теперь он выходил к оврагам и смотрел, где сидят косачи. Дождавшись, когда они спустятся на ночевку, он шел в избушку.
Дедушка хвалил его и говорил, что это называется — уложить косачей спать.
— В таких случаях — утренняя заря всегда верная, — пустым не придешь…
Неделя пролетела для Андрюши незаметно, и однажды дедушка за ужином напомнил ему, что пора домой.
— Всех птиц не перестреляешь, а зверей не переловишь; время тебе и за книги браться…
Возвращаясь домой, Андрюша чувствовал тяжесть за своей спиной: там, в мешке, лежало пять косачей, четыре шкурки горностаев и одна — зайца-беляка, попавшего в петлю.
Дома он подробно рассказал матери о жизни на пасеке, об охоте и, наконец, пожаловался:
— Хотел тебе лисью шкурку привезти, не удалось поймать… Ходит кругом, а в капкан не попадает. Хитрая!.. Ну, дойдет и до нее черед!..
Все шкурки он отнес в заготконтору, а с парой косачей явился в военный госпиталь. Медицинской сестре, встретившей его у двери, Андрюша сказал:
— Я хочу видеть комиссара…
— А зачем тебе комиссар? У тебя есть родственники в госпитале?
— Нет… Мне его нужно по одному делу…
Когда вышел комиссар, Андрюша доложил ему просто:
— Во время каникул я жил у дедушки, в лесу, добыл несколько косачей и вот пару принес раненым бойцам… — и убежал.
Вечером он написал большое письмо отцу на фронт, рассказал о дедушке и о первой своей удачной охоте…
Волчья падь
Наша бригада закончила промысел и собиралась домой. Два месяца назад, по первопутку, нас подвезли на колхозных конях со всем продовольствием и снаряжением и оставили у подножья Буйлюктавского хребта. Место для жилья выбрал бригадир Матвей Северьянович; три дня мы трудились не покладая рук, и над ключом, под высокими пихтами, выросла наша охотничья избушка. Позднее мы пристроили к ней сени, а в тайге в разных местах поставили несколько шалашей на случай, если кому придется заночевать вдали от избушки.
И вот — промысел закончен. Остается три дня до Нового года, и всем нам очень хочется попасть домой. Старики об этом не говорят, но мы с Сергунькой только и мечтаем скорее отправиться в путь.
Весь день прошел в сборах: Матвей Северьянович — широкоплечий, коренастый, с коротко остриженной бородой и подрезанными седыми усами — снимал шкурки с последних добытых белок, натягивая их на правилки, вешал у потолка и тихонько что-то напевал; молчаливый Яков Кузьмич, с длинной, рыжей, как лисий хвост, бородой, возился у порога с нартами, гнулся над ними в дугу, потому что избушка была построена без учета его роста, а у Сергуньки, моего светловолосого сверстника, казалось, все пришло в негодность — и пимы прохудились, и ремни на лыжах перетерлись, и полушубок требовал заплат. Он хватался то за одно, то за другое, а дело не двигалось. Мне тоже нужно было кое-что подправить, но на мою долю выпало готовить на дорогу лепешки, варить мясо и кормить собак — им предстояло тянуть нарты со всей нашей добычей.