Он запнулся. Человек с завязанными глазами внимательно его слушал:
– Чем что?
– Чем ваши допросы, – сказал Ольвин хрипло. – Чем все это… чем занимаются люди.
Снова стало тихо. Хрипло дышал пленник у стены.
– Ты провинциал, и я знаю откуда, – сказал человек с завязанными глазами. – Рыжие Холмы, так? В вашей провинции не было ни резни, ни казней. Ты, конечно, можешь рассказывать мне о гармонии…
Он снял повязку с лица. Ольвин узнал его, и ему сделалось дурно. Он надерзил лорду-регенту, который к тому же не брезгует спускаться в пыточные подвалы.
– Если соляной кристалл положить в пустую ракушку, он не будет петь – он вывалится наружу, – сухо сказал регент. – Посмотри на себя: ты маг, а не химик.
Благоразумнее было бы промолчать в ответ. Но Ольвин уже не мог остановиться:
– У разных растворов разные свойства; чтобы понять это, не обязательно быть химиком. Поющая соль называется так, потому что…
Пленник громко испражнился себе в штаны. Поверх застаревших запахов комната наполнилась новой вонью. У Ольвина слова застряли в горле. Он силился и не мог понять, как в одной и той же реальности могут существовать «Времена года» Ирис Май и обгаженный человек в ожидании пытки.
– Гармония мира, – сказал лорд-регент с кривой улыбкой.
Он встал, в два шага приблизился к Ольвину, взял пятерней за затылок и принудил посмотреть на прикованного:
– Что ты видишь? Мешок с дерьмом? А вот и нет, это достойный человек… славный воин. Храбро сражался во время бунта, защищал императора. Ветеран битвы на Горящем Пике. А потом продался врагам и стал изменником. Вот лицо твоей гармонии. Чувствуешь, как она пахнет?
Ольвина стошнило на каменный пол.
– Да ты романтик. – Лорд-регент отряхнулся от брызг. – Приступим!
Натыкаясь на дверные косяки, он едва нашел выход из камеры. Стражники в коридоре посмотрели на Ольвина – и почему-то предложили ему воды.
Сколько длился допрос? Столько же примерно звучат две первые части «Времен года». Хотя от такого сравнения Ольвин чувствовал физическую боль.
Он вернулся в камеру, когда его позвали, – вошел, дыша ртом. Человек у стены висел неподвижно на своих цепях. Сквозь тонкие стенки сосуда был виден кристалл в прозрачном растворе – нежнейшего опалового цвета, то как небо, а то как мед.
Ни о чем не думая, он извлек запись допроса и переместил ее в лучшую раковину – большую, с белым устьем и рельефной спиралью. Когда-то Ольвин мечтал, как поедет на континент, найдет там Ирис Май и вложит ее песню вот в эту ракушку.
Потом его отвезли домой. Ольвин вымылся холодной водой, не дожидаясь, пока хозяин нагреет ванну. Упал в постель и проспал до вечера.
Вечером хозяин, ликуя, показал ему доставленные из дворца вещи: все вернули! Соль, склянки для растворов, треногу, горелку, камертон – и резонирующий сосуд, пустой, сухой и чистый.
Ольвин криво улыбнулся, поднялся по лестнице в свою комнату, под самую крышу. Поставил на пол посреди комнаты резонатор, полученный в наследство от учителя, стоимостью как улица в родной провинции и редкостью как огромный алмаз.
Взял молоток из коробки с инструментами. Примерился.
Резонатор не виноват. Но после того, что прозвучало в подземной камере, здесь не может быть музыки.
Никогда.
За завтраком Ирис принесли письмо в конверте с уже знакомой печатью. На этот раз почерк был не каллиграфический, не писарский, но крупный и вполне разборчивый.
«Примите еще раз мои извинения, – писал лорд-регент. – Беспокоиться не о чем, стрелок обезврежен. Я не напоминаю, что обсуждать тему покушения не следует ни с кем, в особенности с императором, – не напоминаю, потому что уверен в вашей рассудительности».
Через несколько секунд текст на листе стал таять, пока не исчез совсем.
Комната была наполнена светом: одиннадцать утра, час Лошади, ясный солнечный день. За окнами стояло море, внизу катились белые валы, беззвучно, далеко. У стены высился стеллаж с ракушками; нигде ни у кого Ирис не видела такой коллекции. У нее самой никогда не было столько музыкальных записей.
Она осторожно взяла одну, самую крупную. Приложила ракушку к уху. Звук моря. Тихий звон… И мощное вступление: тема весны и радости из «Времен года». Ирис почувствовала, как расплываются в улыбке сухие губы.
Где и когда была сделана запись? Она не могла вспомнить, ее выступления записывали много раз. Но, судя по звучанию, она была счастлива в тот день. Это счастье теперь лилось ей в ухо.