То, что мы не виделись почти два месяца, сильно повлияло на... мой взгляд, так сказать. Поначалу Мари показалась мне обычной, какой я привыкла ее видеть, но чем больше мы общались - я потребовала рассказать, как там дела в общаге - тем больше замечала изменений. Глубокие синяки под глазами, и никакой тональный крем полностью их не скроет. Такое ощущение, что она пару тройку ночей не спала. Уголки губ, которые, когда она молчала, пусть это редко было, опускались вниз, будто им теперь так привычнее. И глаза. Когда девушка улыбалась, в них больше не отражалась улыбка. Они были... как бы... помертвевшими. Что и напугало меня больше всего.
- Мари, ведь что-то случилось, да? - решила больше не оттягивать и спросила напрямик, повернув голову к ней. Улыбка Мари выцветала и ее губы опять изогнулись вниз.
- Давай присядем вон на ту скамейку? - кивнула она вправо и зашагала в ту сторону.
Народу практически не было, а когда мы свернули на аллею, так вообще не стало. Так что если что вдруг - говорить она могла спокойно... если Мари, конечно, это волнует.
Девушка поставила рядом с собой свою сумку и, немного порывшись в ней, достала синюю пачку... сигарет?! Вытащила одну, из кармана лежащего на коленях пиджака - зажигалку.
- Ты не против?
Я ошарашено помотала головой.
- Ты куришь?
Девушка нервно затянулась и выдохнула дым в противоположную от меня сторону.
- Недавно начала, - ответила она, смотря перед собой каким-то невидящим взглядом. Мари не курила раньше. И морщила нос, когда чувствовала витавший в коридоре общежития практически всегда запах табака. А теперь... Кажется, все намного серьезнее, чем я предполагала.
Я развернулась к ней и хлопнула ладонями по доскам скамьи. Но и это не привлекло внимания Мари.
- Так, или ты мне говоришь, что такого страшного стряслось, пока меня не было, или... - Вот всегда трудно было придумать какой-нибудь страшшшную угрозу. Этот раз не был исключением. И эта попытка припугнуть только вызвала тихий смех. И смех этот не понравился мне еще больше, чем выражение ее глаз. Вернее - его отсутствие.
Девушка положила согнутые руки на колени и оперлась на них. Сделала еще одну затяжку и только после этого без всякого выражения заговорила.
- Помнишь, Соня, ты отвела меня однажды на один чердак и рассказала то, во что я так не хотела верить? Теперь я верю. Но все бы отдала, чтобы никогда не знать того, что знаю.
Как я забуду...
- Ты про... Олесю Павловну? - не составило труда догадаться. Я быстро сопоставила вид Мари и тот случай, у меня возникли оч-чень нехорошие подозрения. Раз Мари такая, значит... я права?
- Про нее, - кивнула девушка и на несколько минут замолчала. Позабытая сигарета в ее руках медленно тлела, пока не обожгла пальцы. Мари вздрогнула, дернула рукой и выронила окурок. Нагнулась, подняла его, положила рядом с собой. Похоже, это немного привело девушку в чувство, и она продолжила. - Результаты анализа пришли через пять день после вашего отъезда. Они положительные. Эта женщина наша мать, ошибки быть не может. - Губы Мари дрогнули, словно она вот-вот расплачется. И она спрятала лицо дрожащих ладонях. Но говорила, говорила... сдавленно, быстро, с болью и отчаянием. - Я ведь даже когда увидела результаты, поверить не могла. Приехала к клинику, устроила там им скандал... А они мне все распечатками в нос тыкали и пытались успокоить... пока не выгнали совсем. Я потребовала еще один анализ, но результат был тем же. - Ее пальцы вцепились в волосы. - Я три недели, Соня, целых три недели как страус прятала голову в песок и не решалась ни рассказать что узнала, ни поговорить с этой женщиной! - Мари принялась раскачиваться и исступленно шептать: - Я пришла к ней. Выложила бумаги и потребовала объяснений. Она побледнела, долго смотрела на меня и никак не говорила. А я ждала. Ждала, когда она уже ответить на вопрос, мучающий меня всю жизнь - за что она нас бросила, в чем таком мы провинились? Она молчала... молчала... И тогда я сказала, чтобы она ехала к брату и рассказала ему, раз мне не может. Кричала на нее, что пусть молчит передо мной и дальше, мне совсем не важны ее глупые объяснения... А мне ведь было важно... Она тогда с мольбой в глазах мотала головой. Отказывалась... Как она смеет еще что-то меня просить! Я сказала, что тогда сама все расскажу Алексу, раз она не может взять ответственности за свои проступки. Только это помогло... Ненавижу... Как же я ненавижу ее! Ненавижу себя. Смотрю в зеркало - вижу ее лицо. Почему мы так похожи?!
Крик, полный такой боли, что внутри все скукожилось. По ее руками текли слезы, а я в каком-то оцепенении смотрела, как они текут. Как же я хотела ей помочь! Сделать хоть что-то! И я сделала то, что всегда делала мама, когда я плакала. Присела поближе, положила руку на ее плечи и притянула к себе. Непривычно было в роли утешителя - ими должны быть сильные люди. Не такие как я. Но на пару минут я должна побыть сильной.
- Ты - не она. Вы разные люди. - Сказала спокойно и убежденно. - И все будет хорошо.
Успокаивающе погладила ее по дрожащим плечам. Это невыносимо, когда рядом плачет человек, слезы которого ты видела всего один раз. И что в этот, что прошлый раз я виновата. Если бы тогда не возомнила себя невесть кем и не стала сеять справедливость направо и налево, ничего бы этого не было... И что самое поганое, я не считала что я сделала что-то не то. В глубине души. И пыталась себя убедить, но все равно знала, что я сделала все правильно. Даже смотря, как рыдает Мари, думала так же.
Отвратное ощущение.
- Прости... так больно было... держать все... в себе... - Я едва различала прерываемый всхлипами шепот.
Это я должна просить у тебя прощения.
Я сама уже не могла сдержать слез. Вот чего реву? Разве имею право?
- Ничего. Поплачь. Станет легче. - Это все, что я могла сказать.
***
Насвистывая, Макс направился к кабинету своего отца. Пусть погодка не блистала, зато он прокатился в лифте с миленькой дамочкой, которая даже узнала такого блистательного, но до ужаса скромного человека, как восходящая звезда по имени Макс Стафл. То есть - его. Все в ней хорошо, только помада плоховато стирается. Вглядываясь в свое смутное отражение в окне, он задумчиво тер щеку. А так - ничего дамочка, симпатичная. Но недостаточно для того, чтобы он не сделал вот так... Макс вытащил из заднего кармана джинсов маленькую салфетку, на которой этой же красной помадой был написан номер и имя, скомкал ее и выбросил ее на пол. Ничего, потом все равно уберут.
Что-то в последнее время все для него недостаточно милы.
"Нет, это его рок, наверное: все, кого он любит - ненавидят его!", - Макс сам не ожидал, что подумает это с такой горечью. Ведь он ничего плохо и не делает... А объяснять свои поступки он не собирается. Какая разница, если важнее результат? Он не виноват, если его неправильно понимают.
В кабинете отца орали. Причем, орали знакомо. Надо же, видно роль няньки для такой ласковой и всепонимающей, как мать Тереза, сестренки не прошла бесследно. Она орала, причем таким тоном, что заинтригованный Макс заслушался, застыв перед дверьми.
Мари обвиняла отца. У парня чуть глаза на лоб от удивления не полезли. Вот это дает сестричка! Потребовалось пару минут, чтобы вникнуть в разговор и понять, кого же они на повышенных тонах - даже отец вон вышел из своего знаменитого равновесия - обсуждают. У парня екнуло сердце, когда он услышал, что его... их мать приезжает. Вернее, должна приехать, и в данный момент... а скорее, последние несколько десятков минут, Мари требует у отца, чтобы он помог ей приехать в страну.
Макс распрямился.
Значит, она все знает. А Алекс, как он понял из разговора, нет. Вот и отлично.
Парень развернулся и пошел обратно к лифту.
В принципе, Макс так и знал, что все рано или поздно выплывет наружу, как бы отец не скрывал. А вообще, его в этом вопросе никогда не понимал. Ну наставили тебе рога, и наставили. Зачем переносить свою злость на всех вокруг? Максу, когда родители чуть ли не с кровопролитием расстались, было достаточно, чтобы хорошо помнить их отношения. Любил же ее, дубень. И сам Макс радовался, что он, не помнит, что ли? Особенно, когда любящие и любимые родители принесли домой сестренку. А потом... крики, ругань - и за что ему достались такие взрывные родители, а? Приходилось сворачивать Маришку и уходить в самую дальнюю из комнат, чтобы и она не начинала орать. Отец, после того, как хрен знает кто сказал ему хрен знает чего, еще и Алекса за своего признавать не хотел, пока не увидел его. А мать... она пришла через пару месяцев после рождения брата. До сих пор Макс помнит свое непонимание, когда ему заявили, что мать теперь не мать, а няня, и звать ты ее должен по имени. Макса хватило на несколько лет, он хотел рассказать все словно ослепшим сестре и брату, кто перед ним, но дернуло же его придти и с претензиями к отцу! Ну он его и послал... куда подальше. Через десяток лет Макс понял, подобное - отсылать подальше, когда что-то не нравится - у отца в привычку вошло.