— Зачем это ты? — тихо спросила она и прижала к себе голову сына. — Разве тебе со мной плохо?
Вовка освободился из маминых рук, отвернулся к стене и стал чертить на ней пальцем треугольнички.
— Мама, а люди, правда, разные? — наконец спросил он.
— Разные… — со вздохом согласилась мать.
— И плохие бывают?
— И плохие.
Вовка вспомнил Кожаного, Гришку-Степана, торговку тётю Маню и задумался.
Вот у Григория — тоже только мама…
Вовка вспомнил, как они с Григорием шли по дороге, как тот сказал: «Был бы у меня батька…» — и ему вдруг до боли стало жаль Гришку.
«Был бы у меня батька…»
Клетка
«Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!» — стучат колёса.
Мчит поезд по забайкальской степи, качает вагон. Тоненько звенит ложка в стакане. Под лавкой шелестит иглами, перекатывается в картонке Мурзик…
На одном полустанке Фёдор, наконец, раздобыл ящик, моток телеграфной проволоки и начал мастерить для ежа клетку.
Осторожно, чтобы не очень шуметь, он тюкал рукоятью ножа по гвоздям, гнул проволоку, сверлил лезвием отверстия в досках.
Когда клетка была готова, в неё пересадили Мурзика.
У клетки было съёмное — чтобы мыть — дно и проволочная удобная ручка.
Вовка и Лена решили, что для ежа это настоящий дворец.
Бэ-э!
— Вова, вы будете играть в «Цирк»?
— Ты и сегодня вежливая?
— Ладно, не буду. Тогда давай говорить о чём-нибудь интересном. Ты стихи знаешь?
Оказалось, что, кроме «Стакан-лимон, выйди вон», никаких стихов Вовка не знает.
— Тогда давай почитаем.
Леночка достала с верхней полки книжку и начала:
Муха, муха, цокотуха
Позолоченное брюхо —
Пошла муха на базар
И купила самовар
— Самосвал! — мрачно поправил Вовка. Так быстро читать он ещё не умел.
— Здесь написано «самовар».
— Мало ли что написано. Самовар — это что такое?
Леночка пожала плечами.
— Ага, не знаешь? И я не знаю. А самосвал каждый знает… Давай лучше рисовать буквы.
Вовка достал свой заветный зелёный альбом.
— Бэ-э! — тянул он, вырисовывая пузатое "б". — Тэ-э! Лена, у тебя вон та буква вверх ногами написана!
— Ничего подобного — это "у".
— Ну и что же, что "у"? Всё равно вверх ногами. Спроси бабушку.
— Что ты, Вовочка, Лена права. У неё "у" как "у". Где ты видишь ноги?
Но Вовка буквины ноги видел совершенно отчетливо.
— Зато у твоего "э" палочка внутри колыхается!
— Колышется, Елена!
— А ты не можешь одним словом «сыр» и «рыс» написать!
Ребята углубились в работу. Буквы им нравились. Они были все разные, каждая со своим характером. Они толпились в альбоме шумной ватагой и ужасно неохотно укладывались в слова. Даже если это было короткое, одному Вовке известное таинственное слово...
Рисунок
Водя карандашом по альбому, Вовка нарисовал человека.
Человек пристально смотрел одним глазом на окружающих.
Это был Кожаный.
Кожаный стоял, широко расставив ноги, заломив на затылок кепку, и свирепо пускал дым из толстой папиросы.
Вовке сделалось не по себе. Он украдкой взглянул на маму. Та вполголоса беседовала с Фёдором.
Волна ненависти к жулику охватила Вовку,
— Вот тебе! — Он нарисовал на животе у Кожаного здоровенную заплату. — Не нравится?!
Наискосок через всю страницу на Кожаного хлынул дождь.
Довольный местью, Вовка закрыл альбом.
И всё-таки смутное чувство беспокойства оставалось.
Зачем Кожаный напомнил о себе?
Немного погодя Вовка взял альбом снова, вырвал из него потихоньку лист и, выйдя в коридор, незаметно сунул рисунок в мусорный ящик.
Что-нибудь страшное
Третий день шёл поезд через горы, тайгу, реки. Конца не было грому колёс и рёву встречных паровозов,
Мелькали станционные огни, с грохотом проносились железнодорожные мосты, солнце круто поднималось и падало за мутным оконным стеклом.
— Бабушка, скоро мы приедем? — спрашивала Леночка.
— Нет, не скоро. Ещё станцию Ерофей Павлович не проехали. Дорога большая: в Комсомольске пересадка, в Совгавани сядем на пароход… Ещё намучаешься!