Вовка поссорился с Леночкой, пнул ногой Мурзика, а вечером нагрубил маме.
Всё, что так чудесно налаживалось, полетело кувырком.
Снова о мире
В эту ночь Вовка долго не мог уснуть.
Последняя ночь на пароходе!
Он лежал на койке и смотрел широко открытыми глазами в потолок.
Мир оказался сложным. Он тянулся на тысячи и тысячи километров. Его пересекали бурные реки, высокие горы и бесконечные железные дороги. Над ним летели стремительные самолёты. Тупоносые автобусы тащили по его дорогам оранжевые хвосты пыли. По морям плыли, качаясь, пароходы, и двухтрубные паромы несли через реки на своей спине стада красных вагонов.
Мир населяли строители, лётчики, охотники за тиграми. Тысячи хороших людей. Но в нём жил и вор Кожаный, бродил по улицам безнадзорный Степан-Григорий, разъезжал по своим, никого не касающимся, делам толстоносый пассажир в разрезанном донизу валенке.
В мире было всё. Не было только человека, которому Вовка мог бы сказать короткое ласковое слово «папа»…
Вовка тихонько спустил ноги с койки, оделся и выскользнул из каюты.
На палубе никого не было.
Он скрючился на скамейке, обхватив руками голые ноги
Над пароходом висело чёрное небо с большими, как фонари, звёздами.
Откуда-то, словно издалека, долетал шелест бегущих за бортом волн. Глухо и ровно стучали машины.
Справа послышался звук шагов. Кто-то осторожно прошёлся по палубе, подошёл к борту и чиркнул спичкой, собираясь закурить.
Колеблющийся огонёк вырвал из темноты сложенные над спичкой ладони и осветил черты бульдожьего лица.
Это лицо Вовка узнал бы среди миллиона других. У борта стоял Кожаный.
Вовка растерялся. У него застучали зубы. Ему показалось, что они стучат громче, чем пароходная машина. «Услышит!» — подумал он и соскочил со скамейки.
Кожаный тотчас же направился в его сторону.
Не в силах оставаться на месте, Вовка бросился бежать. Кожаный в два прыжка догнал его и схватил.
Пальцы Кожаного ножами вонзились в Вовкино плечо. Он вытащил упирающегося мальчика на освещённую судовыми огнями часть палубы.
— Это ты? — поражённый не меньше Вовки прохрипел Кожаный. — Ты как сюда попал?
Вовка пролепетал что-то насчёт мамы и Камчатки.
— Вот это да! — Кожаный секунду помедлил, а затем, приблизив своё лицо к Вовкиному, тихо и отчётливо произнёс: — Забудь, что ты меня видел. Понял? Скажешь кому-нибудь слово — выброшу за борт!
Он разжал пальцы — будто вытащил ножи — сделал шаг назад и растаял в темноте.
Что делать?
— Ты где был? — встретила Вовку в коридоре мама. — Кто тебе разрешил ночью одному выходить наверх? Ну, что за ребёнок: одни волнения, одни неприятности… Будешь сидеть под замком.
Она втащила Вовку в каюту.
Не поворачиваясь, чтобы мама не увидела его побледневшего лица, Вовка торопливо разделся и юркнул в постель.
«Выкину за борт!» — звучали в его ушах последние слова Кожаного.
«Выкинет!» — безнадёжно думал Вовка.
Если бы в эту минуту мама подошла к нему, села рядом, обняла и начала допытываться, в чём дело, — может быть, Вовка всё и рассказал бы. Но она, вздыхая и бормоча, забралась к себе наверх и погасила свет.
Оба лежали тихо, не шевелясь, до тех пор, пока внезапно не замолчала машина и не раздался грохот брошенного якоря.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
МОРЕТРЯСЕНИЕ
Пришли!
За дверью послышался шум. Кто-то, грохоча сапогами, пробежал по коридору. Раздались возбуждённые голоса. Дверь распахнулась. На пороге стоял Фёдор.
— Скорее собирайтесь. Пришли. Всех свозят на берег, — сказал он, тяжело переводя дыхание.
— Что случилось? — не глядя на Фёдора, спросила мама.
— Идёт цунами. Пароход через час снимается с якоря.
Цунами?.. Цунами?.. В голове у Вовки завертелась тысяча вопросов.
Глядя, как мама торопливо швыряет в чемоданы бельё и книжки, он лихорадочно соображал:
«…Сейчас все сойдут на берег… И Кожаный… А что, если не говорить?.. Ведь никто не узнает…»
Фёдор вытащил чемоданы в коридор и торопливо потащил их куда-то.
— Дядя Фёдор!..